Жить и помнить
Шрифт:
Слухи и толки об этом ходили давно: одни радовались, другие негодовали. Но были только слухи. Теперь же, когда поезд увозил их к Ирану, Станислав представил себе происходящее в его ясном и откровенном виде. Здесь, в России, они нашли дом, друзей. Русские помогли своим польским союзникам, забыв о прошлом, создать новую армию. Армия создана, вооружена, обучена. И вот, в дни, может быть самые трудные для России, они покидают ее, истекающую кровью, напрягающую все свои силы, покидают коварно, вероломно, словно нож в спину всаживают.
Станислав Дембовский не был коммунистом. Многое
Теперь он был уже не тот безответный и безропотный юноша, которого в сентябре тридцать девятого года посадили в товарный вагон и, ничего не спрашивая и не объясняя, повезли на восток. Теперь он хотел все знать, сам решать свою судьбу. Обратился за разъяснением к своему прямому начальству подпоручнику Будзиковскому:
— Почему мы едем в Иран?
Вопрос Дембовского не был неожиданным для командира взвода. С некоторых пор он внимательно присматривался к высокому молчаливому парню с рабочими руками и серыми неулыбчивыми глазами. Все в нем подозрительно: и молчаливость, и дружба с проходимцем Каспшаком, и недоверие, с каким встретил заключение начальства о причинах гибели солдата. Будзиковский замечал, что Дембовский читает русские газеты, а находясь в городском отпуске, беседует с русскими. Того и гляди, еще коммунистом окажется. На вопрос солдата ответил многозначительно:
— Вот приедем в Тавриж, там я тебе вше популярно объяшню.
До этой минуты у Станислава Дембовского не было никакого определенного плана. Как и многих других солдат, его одолевали сомнения: может быть, их везут кружным путем, чтобы скрытно бросить в бой где-нибудь на южном участке фронта, может быть…
Но ответ подпоручника Будзиковского, в котором таилась угроза, все прояснил, поставил на свое место. Их везут в Тавриз. В Иран. Они покидают Советский Союз. Предают! Все стало ясным и несомненным.
Охваченный возмущением, сказал, угрюмо глядя на командира:
— Я не поеду в Иран. Я останусь в России.
Будзиковский в первую минуту опешил. Он помнил, что командир батальона предупреждал всех офицеров: до перехода иранской границы старайтесь не будоражить солдат, не скупитесь на посулы, уговаривайте, упрашивайте. Только не угрожайте. В Иране — там уж другое дело…
Но солдат Дембовский смотрел на него так твердо, с такой неприкрытой враждебностью, что шляхетская кровь пана Будзиковского не выдержала. Лицо сморщилось, над верхней губой заерзали усики, из шепелявого рта вырвалось ругательство, и он выхватил пистолет. Только окружавшие их солдаты удержали распсиховавшегося командира:
— Шахтершкий пеш! — прошепелявил подпоручник и пошел докладывать начальству о ЧП.
В тот же день в вагон к Станиславу Дембовскому на душеспасительную беседу пришел полковой капеллан, жизнерадостный, полный сил, оптимизма и розовато-золотистого жира, ксендз Вожчистовский. Глядя на капеллана, можно было только недоумевать, почему с такой внешностью он избрал духовную профессию, а, скажем, не
Станислав Дембовский сказал капеллану, что зря он тратит хорошие слова, тем более что командир полка, по слухам, вернулся из Куйбышева и привез десяток бутылок армянского коньяка.
Капеллан оскорбился, обозвал Станислава собачьим дерьмом и ушел, чертыхаясь. Впрочем, чувствовалось, что капеллан не очень расстроен вольнодумством одной овцы своего стада и, как был убежден Станислав, запомнил мельком брошенные слова о коньяке, ибо бодро направился к вагону, где ехал командир полка.
Ночью Станислав взял шинель, вещевой мешок и соскочил на первой же остановке.
С армией Андерса было покончено.
Что же дальше? Первое решение, принятое им, было благоразумным: надо как можно скорей улепетывать из зоны досягаемости бывшего начальства. Он забрался на подножку проходящего поезда, который и завез его на край света, в далекий азиатский городок, прикорнувший у горных вершин, одетых и в июле серебряной кольчугой вечных снегов.
Жалел только, что перед уходом из полка ему не удалось поговорить с Хенриком Заблонским, тем флегматичным человеком, с которым познакомился на перроне бузулукского вокзала в первый день приезда. Был убежден: вытащил бы Хенрик из вещмешка свою черную, верно совсем уж помятую шляпу, нахлобучил бы ее на бритую башку и остался вместе с ним в Советском Союзе.
Впрочем, за судьбу Заблонского он мало волновался. Вспоминая его спокойный, изучающий взгляд, его дипломатичное — себе на уме! — молчание, был уверен: ни в какой Иран Хенрик, конечно, не поедет. Не такой он дурак!
2. Опять солдат
В Тересполь — встречать Петра Очерета — Станислав Дембовский поехал на автомобиле: удобного поезда не было. Сидел в машине, откинувшись на спинку, закрыв глаза — где и подремать, как не в дороге. Но телеграмма «Выезжаю двенадцатого» — не бромурал и не валидол. И разве не самое большое чудо человеческой психики — память! На какой ультрамикропленке она запечатлела и сохранила все прошлое, год за годом, день за днем?..
…Очутился он тогда в далеком, возведенном на самом краю земли городе, азиатском, белостенном, обожженном солнцем. Раньше даже и не подозревал, что существует на божьем свете такой город.
Устроился грузчиком на железнодорожной станции. Таскал мешки с кантским сахаром, бочки с тихоокеанской сельдью, ящики с виноградом, кубические тюки хлопка. Работа для квалифицированного шахтера не слишком завидная. Но, изо дня в день разгружая и нагружая товарные вагоны, думал: и его труд вливается в могучий поток, который в конце концов снесет с лица земли фашистскую нечисть.