Жить не дано дважды
Шрифт:
Осторожно вынесли все. В яме был постлан брезент, уложили на него свое снаряжение, прикрыли. Зарыли, затоптали, закидали сухим быльем. «Похоронили», — подумалось мне, и слезы навернулись, трудно расставаться с милым моим «Северком».
Федор сказал:
— Проберись в дом — тихо. Возьми пальто и хлеб. Мой пиджак. Я покараулю.
Я пробралась в темноте в дом, протянула руку за пальто у двери и — услышала грохот колес. Смолкли около калитки. Затаилась: «Что бы это могло быть?»
Тяжелые ботинки застучали по террасе, острый лучик карманного фонаря скользнул
— Вот она! — сказал кто-то по-румынски.
Кто-то поставил на стол фонарь. Я видела трех жандармов и Федора со скрученными назад руками.
Федор был во дворе, когда подъехала повозка, он мог легко уйти. Почему же он не ушел? Не захотел оставить меня?
Я медленно надевала пальто, ни на кого не глядя.
Двое из тех жандармов — молодые ребята — обыскивали дом. Делали они это не очень тщательно, сверкали в усмешке зубами, а третий, видимо, за старшего, покрикивал на ребят. Потом он обыскал Федора, положил его документы к себе в карман. Подошел ко мне, я, наверное, побледнела — неужели меня обыскивать станет? Жандарм сунул пальцы в карман пальто, раздвинул полы — на белом в зеленую точечку платье не было карманов. Тогда он сказал по-русски:
— Возьми для него пальто.
Я взяла. Потом кинулась к комоду за расческой — слепо шарила руками, хваталась за нее несколько раз и не могла найти. Подумала с горечью: «Нужна ли теперь расческа?» — и тут же нашла ее.
Во дворе стояли еще два жандарма — целый эскорт снарядили.
За селом нас настиг рассвет. Он быстро набирал силу — креп, розовел восходящим солнцем. Дрожали на утреннем ветерке порозовевшие листья кустов и деревьев, золотились зеленью кукурузные поля. Синее бездонное небо горело на востоке. В природе все, как было, легко и свободно.
Свободно!
Только познавший плен может оценить свободу.
А наши думают, что мы свободны. Что ушли к партизанам. Они станут ждать весточки из Рышканского леса — радиограммы, что добрались благополучно.
Радиограммы не будет.
Майор Воронов по десять раз станет забегать на узел связи: «Есть что-нибудь?» А ответ все один: «Ничего нет, товарищ майор!»
Потом дадут задание группе разведчиков — узнать, где мы. Они узнают и доложат. «Взяли…»
Прищуренный при встрече будет укоризненно смотреть в глаза майора Воронова — как это не сумел сберечь! Хотя прекрасно знает — майор Воронов тут ни при чем. Все я.
Если бы я ускользнула из дома, когда подъехала повозка, мы оба — Федор и я — были бы на свободе. А теперь и Федор из-за меня… Всякие неприятности случались только из-за меня.
СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ
1.
В тесном коридорчике, за грохотом кованых румынских ботинок, Федор успел шепнуть:
— Только легенда!
Я с благодарностью взглянула — он еще и утешает, когда по моей вине арестован.
Дверь открылась, и нас втолкнули в кабинет шефа.
— Какие у вас грубые люди! — сказала я громко. —
Шеф вытянул навстречу клювастую головку.
— Вы не у меня в гостях. Здесь жандармерия. И перестаньте, наконец, играть. Понятно?
— Нет, господин шеф. Я надеюсь, недоразумение…
— Я тоже — на-де-юсь… — Повернул голову к Федору. — Фамилия, имя, отчество.
Федор неторопливо и обстоятельно отвечал на все анкетные вопросы. Вот кончатся эти вопросы, и шеф задаст вопрос, который прояснит, за что нас взяли. Но шеф крикнул жандарма и приказал увести Федора.
На пороге Федор задержался, повернулся ко мне, сказал:
— Ты не волнуйся, Женечка. Это недоразумение, и господин шеф сумеет разобраться… Не вздумай плакать, тут какая-то ошибка.
— Разберусь, разберусь, — усмехнулся шеф, короткий срезанный подбородок под огромным носом совсем исчез в складках шеи.
Я вздрогнула от отвращения — как это раньше не замечала ужасного оскала!
— Фамилия, имя, отчество? Отвечала, как можно веселее:
— Сараева… Имя вам известно, господин шеф, Евгения. Отчество — как и Федора — Михайловна…
Шеф покосился одним глазом — у меня язык прилип к гортани:
— Извольте отвечать без лишних слов… Национальность.
Кончилась анкета. Я собрала все силы — что-то сейчас он спросит? Но шеф снова крикнул жандарма и велел увести.
Посадили в какую-то крошечную камеру, совершенно пустую. Несмотря на жаркий день, в ней было сыро и холодно. Постелила пальто, выбрав угол почище, села. А что дальше будет?
Необходимо собраться с мыслями. Прежде всего — за что нас могли взять? Может, шеф наврал, может, он все-таки узнал меня? Ну, а если он узнал — чтобы арестовать, ему нужны какие-то причины. Впрочем, им не нужны причины, они могут арестовать — и все. Кто там станет спрашивать, за что? Но все-таки за что-то нужно арестовать. Может, подозрения пали на нас в связи с последними событиями: убийство, бомбежки важных объектов?
Перебрала все обстоятельства и не нашла. Конечно, подозрения должны на кого-то пасть, но почему именно на нас? Может, нашли закопанные парашюты и теперь проверяют тех, кто недавно тут поселился? Может быть, и так. Но скорее всего — где-то мы допустили ошибку. Где и когда?
Словом, можно было гадать сколько угодно и ничего не угадать. Разгадка у шефа. А он почему-то не вызывает. Кончился день, прошел вечер, наступила ночь. Я дремала, вжавшись спиной в угол, вздрагивала от каких-то видений, и снова наваливалась тяжелая дрема.
Наконец кончилась бесконечная ночь. В конце под потолком глянул косой лучик солнца, где-то там, далеко и близко, щебечут птицы, воздух прохладен и чист, ветер перебирает листья. Душная тоска подкатила к горлу. Нет, нельзя ей поддаваться!
Поднялась, вытянулась так, что хрустнули кости.
Да, надо проверить — нет ли каких улик на мне: записки, метки пошивочной фабрики или чего другого. Сняла платье — порядок, какая-то иностранная марка, вывернула пальто — немецкая марка. Но, что это завалилось за подкладку полы? Встряхнула — спички.