Житие старца Паисия Святогорца
Шрифт:
Однако, несмотря на то что Старец был невидим миру и «погребен» в «овраге батюшки Тихона», он стал полюсом притяжения для многих юношей, поступивших послушниками в Ставроникитский монастырь. Молодые люди поступали в Ставроникиту, чтобы иметь возможность видеть Старца Паисия и советоваться с ним. В монастыре быстро увеличилось число братии и образовалось полноценное общежитие. Из своего аскетирия Старец заботился о монашеской жизни в обители и тихо, без шума, старался направлять ее в святоотеческое русло.
Жизнь в келье Честного Креста
По пути из Ставроникиты в Кариес, вскоре за часовней Святителя Николая, слева от дороги начинается узенькая
Над забором была натянута проволока, привязанная к колокольчику во дворе, в который звонили монахи и паломники, извещая Старца о своем приходе.
Широкий двор осеняла листва масличных деревьев и нескольких виноградных лоз. Между тропой и забором было очень много веток и срубленных деревьев, наваленных Старцем для того, чтобы, когда он выходил из кельи и шел в мастерскую, его не было видно с тропы. Спускаясь от калитки к келье, посетитель мог видеть справа под масличным деревом летний архондарик Старца — столик и два-три пенька для сиденья. Слева была могила батюшки Тихона, которую Старец Паисий обсадил кустами розмарина — чтобы на нее случайно не наступали посетители.
Спустившись по трем-четырем ступенькам ко входу в келью, посетитель сначала оказывался в коридоре, образованном стеной дома и каменной террасой. Двери и с одной, и с другой стороны коридора были закрыты — чтобы не сквозило. Слева располагалась примитивная «кухня» — крохотный пятачок на каменной полке размером как раз для одной кастрюли и внизу — место для огня. Пройдя под небольшим навесом ко входу и войдя внутрь кельи, паломник оказывался в коридорчике шириной в один и длиной в три шага, освещаемом крохотным окошком. Прямо напротив входа была келья (комната) Старца, а слева — маленькая церковь Честного Креста, с несколькими образами в иконостасе, одной стасидией [92] и одним аналоем. Больше в храме не было ничего. Простота была впечатляющей.
92
Высокое деревянное кресло с подлокотниками, в котором можно как стоять, так и сидеть.
В нескольких метрах к западу от входа была еще одна дверь, она вела в мастерскую Старца и в архондарик — крохотную, бедную комнатку с низким, сплетенным из камыша и обмазанным глиной потолком. В архондарике стояли две кровати, пространство между которыми было столь узким, что едва помещался один человек.
В маленькой каливке Честного Креста у Старца не было условий для частого приема гостей. Живя по своему безмолвническому уставу, он с рассуждением оставлял посетителей на ночь, если видел, что в этом была нужда. В письме от 21 декабря 1971 года он писал: «Я имею все благое желание принимать Вас у себя в каливе, оказывать Вам все мое цыганское гостеприимство и отдавать Вам не половину Паисия, а всего себя полностью. Приезжайте без колебаний, когда захотите, потому что если я узнаю, что Вы колеблетесь, то это меня огорчит. Единственное "но" — это то, что сейчас — зимой — калива не может принять больше одного гостя. К сожалению, моя калива имеет разногласия с моим сердцем».
К востоку от каливы была каменная цистерна, в которую по желобам собиралась с крыши дождевая вода. Из этой цистерны Старец брал воду, чтобы пить самому и давать приходящим. Чуть подальше была еще одна, открытая цистерна с водой для полива, которую Старец никогда
Внешне жизнь Старца в каливе Честного Креста шла приблизительно так: с вечера он спал два-три часа, поднимался около полуночи и совершал Всенощное бдение. Утром, перед рассветом, немного отдыхал. Днем, если не было посетителей, занимался рукодельем: изготавливал под прессом тисненые иконки и кресты. Оставшиеся часы посвящал внимательному чтению духовных книг, молитве и ответам на многочисленные письма, в которых люди просили его молитв и задавали вопросы. Старец писал по нескольку часов в день, а когда темнело, зажигал свечу. Однако писем становилось все больше и больше, и поэтому где-то с 1977 года Старец решил на них не отвечать, за исключением безотлагательных и серьезных случаев. Он сообщил об этом решении некоторым из своих знакомых, а потом об этом узнали и другие. Старец объяснял свое решение так: «Я — как бы это сказать — собирался быть монахом и жить по-монашески. Но вижу, что эти письма отвлекают меня от моей цели». Однако молиться о людях, славших ему письма, Старец не переставал. Наоборот, он ограничил переписку именно для того, чтобы у него появилось больше времени для молитвы, которую он считал самым главным приношением монахов миру.
Вместе с тем, жизнь, упрощенная до невообразимого предела, давала ему возможность почти все свое время посвящать духовным занятиям и молитве о тех, кто испытывал духовную нужду.
Год от года посетителей становилось все больше и больше. Люди со своими проблемами занимали Старца по многу часов в день. Он писал: «Я был простужен, с высокой температурой. С одной стороны, посетители поднимали мне температуру, но с другой — не давали мне умереть — потому что у меня не оставалось для этого времени».
Старец оказался перед выбором: остаться на Святой Горе либо удалиться ради безмолвия на Синай или куда-то еще. Торопиться с выбором он не стал и, помолившись, — чтобы не принимать решений «от своей головы» — увидел, что воля Божия была в том, чтобы остаться. «По всему видно, что мне придется приспосабливаться к трудностям здесь... Прошедшие дни я занимался тем, что огораживал свой участок металлической сеткой». (Из письма от 9 мая 1975 года.)
Какое-то время на два дня в неделю — в среду и пятницу — Старец стал уходить в затвор. Не открывая в эти дни никому, он постился, молился и занимался тонким духовным деланием. В лесу возле источника у него была еще одна крошечная каливка, сбитая очень просто, как сарайчик, и крытая жестью. Иногда, ради большего безмолвия, он приходил сюда. После затвора или длительного отсутствия, он доставал из «почтового ящика» записки приходивших посетителей и совершал за них сердечную молитву.
На Литургию и Причастие он обычно приходил в монастырь. Но время от времени приглашал иеромонаха и к себе — чтобы отслужить Литургию в своей церковке Честного Креста. Временами ходил на Литургию в знакомые ему кельи.
Собрав маслины, он иногда — на примитивной и оригинальной маслобойке собственного изобретения и изготовления — выжимал немного масла для лампад. Маслинами он делился с бедными подвижниками и старенькими монахами Капсалы, которых посещал, чтобы получить пользу самому и оказать им посильную поддержку.
Приготовлением пищи он не занимался, кроме тех очень редких случаев, когда оставлял кого-то из гостей на ночь у себя в каливе. Однажды, оставив у себя знакомого юношу, он стал готовить обед: положил в кастрюлю немного растолченной в ступе чечевицы, добавил горсть риса, налил воды и, положив под кастрюлю пучок вереска и сусуры, заросли которых окружали его каливу, развел огонь и стал беседовать с гостем. Юноша думал, что, увлекшись беседой, Старец забыл о готовившейся пище. Однако вскоре обед оказался готов — пищу не понадобилось даже перемешивать. Настолько простым было его поварское искусство.