Житие старца Паисия Святогорца

Иеромонах Исаак

* * *

За месяц до кончины Старца его посетил архимандрит Пантелеймон — ныне высокопреосвященнейший митрополит Ксанфийский. Он пишет: «Мы взяли к Старцу двух малышей. По дороге они нарвали диких цветов и, как только мы вошли в келью Старца, с радостью и непосредственностью вручили ему, положив букет на подушку. "Видишь, — сказал Старец, — дети знают, что делают". Я хотел уверить Старца в том, что он нужен нам живым, что мы нуждаемся в нем и о нем молимся. В ответ Старец сказал, что сам он молится о другом. Радостным, как и всегда, тоном Старец добавил: "Но теперь я и

не знаю, чьи молитвы услышит Бог — мои или твои". Потом он спросил меня, принес ли я письма, чтобы передать их кому-нибудь на Небе. Он сказал, что мне предоставляется удобный случай послать письма на Небо с ним — не тратя денег на марки. Он был расположен передавать радость другим, и это неослабевающее расположение отчетливо виднелось на его ласковом, кротком лице».

* * *

Отец Тимофей (Цотрас), игумен монастыря святого Иоанна Русского, расположенного на Кассандре, прислал следующее свидетельство: «Вместе с ныне почившим митрополитом Кассандрийским Синесием и отцом Агафангелом мы приехали в Суроти, чтобы увидеть Старца Паисия.

Зайдя в храм и приложившись к мощам преподобного Арсения, мы прошли в маленькую гостиную.

Увидев нас, Старец вышел навстречу. В изумлении мы увидели, как окруженный сверхъестественным светом он, не касаясь ступенек, идет к нам по воздуху!

Нам принесли угощение, потом Старец ненадолго остался с владыкой вдвоем, после чего мы направились к выходу. Когда мы прошли около тридцати метров, владыка сказал нам и игуменье: "Видите, святость скрыть нельзя. Он летел по воздуху и весь сиял". — "Он идет за нами!" — шепотом воскликнул отец Агафангел. Оказалось, что тяжело больной Старец шел следом, желая оказать честь епископу.

Владыка повернулся, увидел Старца и, улыбнувшись, попросил его вернуться и лечь в кровать, чтобы поберечь свои силы».

Блаженная и незаметная кончина

Все это время Старец смиренно подчинялся указаниям медиков. Но однажды он позвал врача и сказал ему:

— На этом мы лечение прекратим.

— Почему, Геронда?

— Сейчас слушаться меня будешь ты. Скажи им, чтобы они остановились. А то я не могу ничего делать. Вчера я захотел помолиться на коленях и не смог. Я не могу никого видеть. Моя миссия закончена. Это все. На этом вы меня оставите.

После этого он спросил:

— Я смогу пить немного воды или арбузного сока? Больше мне ничего не нужно. И я тебя попрошу: приди ко мне еще один раз — а после этого уже не приходи.

«В последний раз я его видел, — рассказывает лечащий врач Старца господин Георгий Бладзас, — за семь дней до его кончины. Я, видимо, выглядел расстроенным. Меня тогда мучил вопрос: делаем ли мы, врачи, по отношению к больным все как надо, Старец сказал мне:

— Послушай, Георгий. Все было сделано наилучшим образом. Ты достоин своей мзды. Не горюй. Я хочу, чтобы ты знал о том, что если я тебе понадоблюсь, то буду рядом с тобой.

— Геронда, Ваша печень сильно увеличилась в объеме, и она у Вас болит, — сказал я ему, — потому что рак дал на нее жуткие метастазы.

Старец улыбнулся:

— Ну, печень — это

предмет моей гордости. Она меня довела до семидесяти лет, и сейчас она же, так быстро, как только может, отсылает меня туда, куда мне надо уйти. Так что насчет этого не расстраивайся, все у меня прекрасно».

Старцу было уже трудно дышать. Рядом с его кроватью стоял баллон с кислородом, который использовался, когда ему становилось невыносимо. Делать себе обезболивающие уколы Старец не давал. Он не хотел совсем не чувствовать боли. Единственным лекарством, которое он принимал, был кортизон — он пил его для того, чтобы до последнего дыхания быть в состоянии самому ухаживать за собой.

Старец желал возвратиться на Святую Гору Афон. Он хотел почить и быть безвестно погребенным там — в Саду Пресвятой Богородицы, на своей духовной Родине. Старец даже просил одного из своих духовных чад подготовить место, где он мог бы дожить свои последние недолгие дни. Он понимал, что жить в таком состоянии в «Панагуде» один он бы уже не смог. В среду Старец стал готовиться к отъезду, который был запланирован на понедельник. Но внезапно его состояние резко ухудшилось. Губернатор Святой Афонской Горы предложил перевезти Старца на вертолете, но врач официально заявил, что по дороге Старец может умереть. Конечно, такие виды транспорта, как вертолет, не нравились и самому Старцу.

Когда ему стало чуть лучше, он вновь запланировал отъезд на Афон, но этому помешало ухудшение его состояния. За трудностями и препятствиями скрывалась воля Божия. То есть Богу было угодно, чтобы Старец Паисий был погребен в миру, Он знал, что подобно тому как люди нуждались в Старце, когда он был жив, они будут нуждаться в нем и после его кончины.

Поэтому Старец решил остаться и быть погребенным в монастыре Суроти, рядом со своим Святым — преподобным Арсением Каппадокийским. Вероятнее всего, он принял окончательное решение, руководствуясь ясным, полученным от Бога извещением.

Старец попросил привезти ему с Афона облачения великой схимы и куколь. Он указал место своей могилы и дал указание о том, как должно пройти его погребение.

Последние несколько дней, когда проведать Старца заехали два знакомых епископа, он попросил их прочитать над ним разрешительную молитву. Причащался он регулярно. С трудом и страданиями, но самостоятельно приходил в церковь. Когда сестры предлагали ему, чтобы священник причащал его в келье, он отказывался, говоря:

— Не Христос должен идти ко мне, а я к Нему.

Боли становились все сильнее и сильнее. Настал момент, когда они имели одинаковую силу и цену с теми страданиями, которые претерпевали святые Мученики.

— Геронда, Вам больно? — спросил один святогорский монах, видя Старца спокойным и мирным.

— Я привык к боли, — ответил он.

И действительно, за свою жизнь он сроднился с болью. Он не впадал в панику, не роптал, но терпел и славословил Бога. Находясь в этом состоянии, он размышлял о страданиях святых Мучеников, погружаясь умом в пережитые ими мучения. Он говорил: «Болезни принесли мне такую пользу, какую не принесла мне вся подвижническая монашеская жизнь».