Живая душа
Шрифт:
Тут и открылся распластанный курган, черный, шелестящий пылью. Лисенок нырнул в одну из старых, сохранившихся нор и ушел в нее на прохладную глубину. Он притиснулся к затхлой земле и долго слышал недовольные глухие крики ворон, пока не задремал, сытый и утомленный. Во сне он снова бился в тесной клетке человека, убегал от злого пса из одного угла к другому.
– Ну ты и отмочил! – Рыжий осклабился. – Лисенок из-под носа убежал. Сказал бы кто – не поверил. Вот тебе и козырный пес!
– Не скалься! – Сутулый нахмурился. – Там коровы так натоптали – ноги сломаешь. Все время из этой болотинки пили, няши по колено. Видно, куда-то щенок сунулся с
Они сидели на скамейке подле палисадника, разомлевшие после бани, крепкого кваса. Долгий июльский день угасал, широко распластываясь жаркими отсветами по горизонту. Тихая прохлада выплывала из потайных мест, растекалась над изнеможенной зноем землей.
– Там ему и каюк пришел. – Сутулый глядел на темный островок далекой березовой рощи, одиноко стоявшей в степи.
– Сегодня обкашивал хлеба у развалин старой деревни и видел в лебеде двух лисят. – Рыжий гладил волосатую грудь, блестевшую медным отливом, широко развалив ноги в мягких тапочках. – Не иначе там где-нибудь логово есть. Бугров-то от бывших поместий не один десяток остался, и все дурманом [72] в рост человека забиты, самое место.
– Логово еще найти надо, да и щенята сейчас подросли, могут не пойти в нору. Они теперь в этих самых бурьянах куда надежнее спрячутся. – Сутулый все хмурился, все косил взглядом куда-то вдаль. Его полуобсохшие волосы темными патлами висели вокруг крупной головы. – Да и разговоры были про тот бугор. В совете спрашивали. Если сейчас зашевелимся с бульдозером, могут застукать и догадаться – не открутишься.
72
Дурм'aн – ядовитое травянистое растение.
– Кто меня словит? – Рыжий выпячивал грудь. – Еще не нашлись такие! Я не мытьем, так катаньем бульдозер уведу и знаю когда.
– Не гоношись! – Сутулый обернулся. – Мы этих лисят осенью переловим. Как темные ночи станут, так и крутанемся на тракторе. И лучше будет: готовые шкурки – мех что надо.
– А инспекция? – Как только дело касалось чего-нибудь щекотливого, опасного, Рыжий всегда начинал артачиться.
– Какая нам инспекция на такой махине? Врубимся куда-нибудь в кочкару или на пахоту – пусть догоняют. На любой машине нас не взять, разве что на вертушке. Но их в инспекции пока нет…
В загоне вздыхала корова, отдуваясь от переедания, егозились овцы, не поделив что-то между собой. Пес лежал у ног хозяина, медленно водил ушами, словно понимал, что речь идет о чем-то касающемся его.
Все властнее подступала прохлада, все темнее становилось небо. Звездочки, как осколки золотого зеркала, рассыпались в мутной его глубине. Короткая летняя ночь накрывала степь.
Лисенок очнулся ото сна поздно. В далекое пятно выходного отверстия норы струилась вечерняя мгла. Было тихо и прохладно. Осторожно, с остановками, щенок стал подвигаться вверх. Прежде чем вылезти из норы, он долго принюхивался и особенно прислушивался. Кроме легкого и редкого стрекотания кузнечиков, лисенок ничего не уловил. Серые вороны, его недавние враги, наверняка уже спали в своих плетеных гнездах или на высоких деревьях лесопосадки. Даже их прожорливые птенцы, уже выпорхнувшие из гнезд, но еще державшиеся вблизи, не издавали своих унылых и хриплых криков.
Лисенок выбрался из норы, долго оглядывал степь. Спать в норе безопасно, но тесно и неудобно, поэтому его манили кусты тальников. Терпкий их запах долетал до разрытого
Сытый и отдохнувший лисенок долго бродил по окрестным полям, вдоль тальников, изучая местность, надеясь встретить кого-нибудь из своих. Но никого он больше не встретил, кроме нескольких мышей, с которыми позабавился, совершенствуя свое охотничье мастерство, да нашел еще одну старую, заброшенную лисью нору, которую исследовал на всякий случай.
Теплая ночь тихо покоилась над степью, слабо мерцая звездами, горя заревой канвой по горизонту.
На рассвете, утомившись, лисенок ушел в тальники и там, найдя укромное место, залег на отдых.
Разбудил его грохот. Раскаты грома били прямо над ивняками. Шквальный ветер низко стелил тальники, а из-за них, темно и грозно клубясь, надвигалась грозовая туча, зло сверкая зигзагами молний.
Щенок видел грозу, знал ее неистовую водяную силу, но тогда он прятался в сухой норе, на сухой подстилке логова. До родного кургана было не так далеко, и лисенок, выскользнув из-под сухой валежины, побежал. Ему было страшно, но какое-то внутреннее ощущение тревоги гнало его к логову. Первые капли ударили в развороченный пыльный курган, когда лисенок, выдыхаясь из сил, нырнул в знакомый, расширенный им раньше отнорок и скрылся в нем. Грохот и шум дождя остались там, наверху. Даже сильный косой ливень не пробивался через изгибы норы к тому месту, где притаился щенок.
Потянуло сыростью, холодком. Однообразный шум дождя убаюкал лисенка, он вновь задремал.
Яркое утро осветило посвежевшую, повлажневшую после грозы степь. На хлебах и травах заискрились, заиграли радужные фонарики. То капельки воды, не успевшие стечь вниз по листочкам и стебелькам, засветились в лучах взошедшего солнца, и степь празднично загорелась.
Лисенок видел все это с кургана, высунувшись из норы. Но сырость пугала его, и щенок еще долго наблюдал со своего возвышения за тем, как вставало красное большое солнце, как менялась освещенная, прошитая насквозь скользящими лучами степь, ощущал легкую теплоту, накатывающуюся оттуда, из-за горизонта, и ждал своего часа, нежась в свежей сыроватой прохладе, в первых, нежгучих, лучах светила.
Быстро навалился горячий день, исчезли разбившиеся о травы капли дождя, утекла в глубь чернозема поверхностная влага. Куропатчонок, так нежданно и нечаянно попавший лисенку на ужин, не мог утолить жажду голода, жажду роста на долгое время, и щенок вновь ощутил сосущую пустоту в желудке. Смело выбежал он на знакомую межу и долго шел ею, прислушиваясь к ленивой возне редких кузнечиков в траве, к усталому колыханию трав, к стремительному и чуткому пробегу мышей. В эти мгновения он напружинивался, дико и несуразно скакал, но все как-то неудачно. Мыши заканчивали свои ночные пиршества и лишь коротко пробегали от норки к норке в каких-то своих гнездовых хлопотах, и схватить их щенок не поспевал. И у куста полыни, подарившего лисенку птенца, не осталось и желанного духа, и звереныш свернул в хлеба, на пахучую мышиную тропинку.