Живая душа
Шрифт:
— Нет еще.
— Скажи, скажи. Пусть знают. И еще скажи, что свадьбу играть у меня будем. И жить перейдешь ко мне.
— Это почему?
— А я лучше живу, — сказал Степан. — Лучше любого твоего колхозника. И всегда буду лучше жить. Поставил я себе такую задачу и до конца дней буду ее исполнять.
Александр вспомнил все, что рассказывали о Гнеушеве.
— Я не знаю, — медленно проговорил он, — правильно там или неправильно вас раскулачивали…
— Не знаешь, — кивнул Степан.
— Я только знаю, что такая задача мне не нравится.
—
— Говорят, вы корову не заводите оттого, что налог не хотите платить?
— Верно, — сказал Степан. — У меня коз десяток. Молока имею вдоволь, а поставки не плачу. Законно.
— Назло делаете?
— Я за что на гражданской-то воевал? — сказал Степан. — Я за справедливость воевал. Пускай в чем хошь меня после обманули бы, руками бы развели: «извиняемся, мол, просчетец вышел, нету тебе обещанного!» — я бы не пикнул. Но справедливость мне все-таки подавай. Ее за морем покупать не надо, долго строить не надо. Ее на всех должно хватить…
— А вы сами-то… всегда по справедливости делаете?
— Когда? — спросил Степан. — Раньше али теперь? На фронте я жизнь свою в грош не ставил. Была мне в этом корысть? Стреляный, саблями рубанный. Оттого только и выжил, что здоровья через край. Но ежели теперь мне по левой щеке ударили, я правую подставлять не согласен. Не за это я кровушку проливал… В общем, спорить с тобой мне излишне, объясняться тоже. Постановляем так: беру я тебя в хозяйство, а Маринка из дому не уйдет.
— А если уйдет все-таки? — спросил Александр.
— Не, — сказал Степан. — Попробует, дак я в дверях ее прищемлю, как кошку.
Этим же вечером Александр поговорил и со своими родителями.
— Я женюсь.
— Чего-о?! — Отец подшивал валенок и чуть палец шилом не проткнул.
— Женюсь.
— На ком это?! — подбежала мать.
— Есть одна девушка. Из поселка.
— Русская? — ахнула мать, всплескивая руками. — Из раскулаченных? На порог не пущу!..
— Чья она? — спросил отец.
— Степана Гнеушева дочка.
— Ну, вот это нашел, так нашел… Из всех грибов — самый червивый.
— Она что — выбирала себе отца?! — вскипел Александр. — Ее сюда маленькой девчонкой привезли! В чем она виновата?!
— Не виновата, правильно. Но только подумай, в какой обстановке она росла. Какие речи за семейным столом слышала. Ее кто воспитывал, кто учил?
— Ты же сам говорил когда-то: пусть их ребятишки на другую дорогу сворачивают! Но теперь хочешь эту дорогу закрыть?
— А я ничего и слышать не желаю! — закричала мать. — Ты сначала в армии отслужи! Эка, надумал: перед самым отъездом жениться! Вернешься, тогда видно будет!
Отец поспешно согласился:
— Это самое верное. Может, еще десять раз передумаешь
Александр понимал, что рушатся последние надежды. Нет выхода. Впереди — беспросветность, и помощи ждать неоткуда. Он один против Степана Гнеушева, против родителей и, может быть, против самой Марины. Еще неизвестно, захочет ли она уйти из родного дома. Александр не успел ее спросить об этом. Вполне возможно, что Степан Гнеушев воспитал дочку на свой образец.
И главного, основного не знает Александр — любит ли его Марина? Может, он просто ей нравится и не больше того. А уйдет Александр в армию, и непрочное чувство у Марины угаснет, исчезнет.
Имеет ли он право настаивать на своем решении? За ошибку будет расплачиваться не он один…
Но если разговор начат, надо выкладывать всю правду, Александр сказал:
— Это еще не все. Степан Гнеушев требует, чтоб я перешел жить к нему.
— Как это?!
— Он Марину не отпустит. Лучше, говорит, придавлю ее.
— Гос-споди… — охнула мать. — Да он что же — зверь? И звери-то детеныша собой заслоняют…
— Не знаю, зачем ему это, — сказал Александр. — Или страшно, что один останется. Или хочет, чтоб дети и внуки были такими же. Не знаю. Но могу поверить, что Маринку он не пожалеет.
Отец распрямился на лавке, заморгал:
— Значит… ты к нему пойдешь?
— Я не знаю, как поступить, — сказал Александр. — Надо решать, и сейчас же решать, а я не вижу выхода.
В сенях стукнула дверь, чьи-то шаги послышались. Было уже поздно, и тьма на дворе непроглядная, и непогода. Все они обернулись к дверям, удивляясь нежданному гостю.
Марина — в красном стареньком платье, в полушубке с драным рукавом — стояла на пороге, вытирая тающий снег на лице.
— Я пришла потому… — сказала она, — потому… что завтра уже не смогла бы прийти…
Светлеет на востоке небо. Вот и утренний ветерок потянул от леса, дохнуло свежестью, запахом смолы и хвои. Живой шепот родился в кронах деревьев. Лес будто вздыхал, пробуждаясь от ночной дремы.
На пригорке, где разбросана требуха, возникло какое-то движение. Волк? Александр осторожно выдвинул ружье, пригляделся… Нет, это не волк. Сойка с хохолком на голове, с пестрыми крыльями, проснувшись спозаранку, явилась на даровое угощение. Клюнет — и оглядывается кругом. Эх, если заметит на сосне человека, поднимет трескотню на всю округу.
Теперь и шевельнуться нельзя. А в левом боку — ноющая боль, вот-вот она полоснет нестерпимо, как тогда на дороге… Не кувырнуться бы с насеста.
Медленно-медленно Александр отклонился назад, медленно-медленно подтянул ружье. И вдруг вспомнил, что это уже было однажды — вот такое же мучительное движение по волоску, по миллиметру, и надо пересиливать боль, и терпеть, и не качнуть перед собой даже веточку, даже хвоинку… Да, это уже было. Волховский фронт, снайперская дуэль и двадцать второй немец. Нет, уже двадцать третий.