Живая душа

Юшков Геннадий Анатольевич

Постарел Степан за эти годы. Ссутулился, заметно прихрамывал. Шапку смоляных волос, будто инеем, обметало щедрой сединой.

— Как живете-то? — спросил его Александр, когда после застолья вышли они на двор покурить.

Степан дунул на огонек самокрутки, помолчал.

— Живем… Можно б и лучше жить, да я сам себя раскулачил.

— Как это?

— А так. Под корень… — Степан блеснул яркими хмельными зрачками. — Я ведь все, что накоплено было, взял да в фонд обороны ухнул. Квитанцию показать?

Все до копеечки!.. Ну, а в третий раз тяжеловато хозяйство подымать. Силы не те. Раньше ворочал за пятерых, а теперь едва-едва за троих…

— Может, лучше вам в деревню перебраться?

— Сюда, что ли? В колхоз?

— Конечно. Или все боитесь, как черт ладана?

— Эх, Сашка, — с улыбкой проговорил Степан, — кабы не эта война… всего б я добился, чего хотел. И тебя захомутал бы, и Маринку, и внуков. Уж поверь, сумел бы справиться! А нынче — поздно. Да и знаешь, интерес уже не тот…

— Вот и кончайте характер показывать. Ставьте крест.

— Меня, Сашка, никто еще на лопатки не клал. Веришь?

— Ну и что?

— А если положат, я помру тут же. Не перенесу. Плох ли, хорош ли, а вот такой я на свет уродился. И теперь так думаю: никого за собой не потяну, как хотите живите, но и я со своей дорожки не сворочу. Пускай один, но прошагаю ее до конца.

— Странный вы человек все-таки.

— Дак все люди странные. Оттого они и люди. Вот копается в земле самый смирный, самый покладистый, да вдруг бац! — двор продаст, балалайку купит…

Затоптал окурок, стукнул ладонями об колени. Сбоку глянул на Александра:

— А внучонок, Мишка-то, в меня пойдет.

— Почему так решили?

— Вижу. Бей его, ремнем лупцуй, а не захочет — дак не поклонится. Хор-рош мужик!

В первую послевоенную зиму Александр закончил курсы трактористов. В апреле получил старенький трактор «Нати», и началось это круговращение неотложных работ — посевная, сенокос, уборка, вывозка… Дни сливаются в месяцы, месяцы — в годы. Бежит время, и его стремительность ты замечаешь изредка, по каким-то отдельным приметам: вот сын уже пошел в школу, вот на вырубке, где ты деревья валил, уже новый лесок поднялся.

Несколько раз случалось Александру бывать в поселке на речке Расъю. Угасал знакомый поселок, хирел. Подросшая молодежь уходила работать на лесопункты, в сплавные конторы — «шла в кадры», как тогда выражались. А старики, получив разрешение, начали возвращаться на родину, в донские края.

Собрался ехать в свою станицу и Степан Гнеушев.

— Сашка, отпустишь Марину? Сперва только наведаться, место вспомнить, где родилась!

— А потом?

— Ей понравится, ты приедешь! После решите, где лучше!

— Я не поеду, папа, — сказала Марина.

— Не дури!..

— Не поеду. Не хочу я свою работу бросать. Не хочу расставаться с Сашиными родителями.

И потом, если честно, меня и не тянет туда. Все я забыла, и все будет чужое.

— Ну, — сказал Степан, — как знаешь. Неволить не собираюсь. Прощайте тогда.

Обнял дочь, обнял внука, крепко стиснул за плечи Александра. Впервые его видели таким разволнованным.

— Не поминай лихом, Сашка. Вряд ли еще свидимся. Верь не верь, а мне жалко с тобой прощаться.

Ушел, прихрамывая сильнее обычного. На белой песчаной дороге, петлявшей по косогору, еще долго темнела одинокая его фигура.

Всего можно было ждать от Степана Гнеушева, но только не возвращения обратно. А он приехал через месяц — со всем барахлишком, с узлами и корзинами. Его жена молча плакала, а сам Степан не был ни раздосадован, ни сконфужен. Какая-то даже умиротворенность читалась на его лице.

— Не жалею, что съездил. Могилам родительским поклонился. Донской водицы хлебнул.

— А почему же не остались?

— Не вышло. Да и не могло выйти. Зря понадеялся.

— Какая все-таки причина-то?

— Эх, Сашка, всю жизнь я зарок соблюдал: о сделанном не жалей, назад не поворачивай. А тут первый раз нарушил, попробовал вспять шагнуть. Дурак.

— Что, плохо вас встретили?

— Само собой, что не хлебом-солью. Кому я там нужен? Только дело-то не в этом, мне плевать, как на меня смотрят… Дело в том, что жизнь-то совсем другая там укоренилась. Смешно думать, будто я к ней привыкну. Не бывает, чтоб все в ногу шли, а один — не в ногу, и его бы не поправляли…

В разговор вмешалась мать Александра:

— Ну, сват, делать нечего, оставайтесь у нас. Александр как раз новый дом ставит. Места всем хватит.

— Да у меня небось свой дом уцелел, — сказал Степан.

— Опять хочешь на Расъю? Опять в лесу темном сидеть?

— Там зато мне указчиков нету.

— И охота тебе, сват, куражиться! — не вытерпела мать. — Ты как полоумный дед на гулянке, ей-богу!

Спокойно, устало, почти равнодушно взглянул на нее Степан.

— Кому я в темном-то лесу помешаю? — сказал он.

— Да ведь старый уже! И старуху свою пожалел бы, каково ей без подмоги?

— Ничего, — сказал Степан. — С протянутой рукой к вам не придем.

Снова потекли годы; мелькая, побежали месяцы — как спицы в тележном колесе. Колхоз, где работал Александр, был преобразован в совхоз; мать Александра вышла на пенсию, Марину выбрали депутатом сельсовета.

А Степан Гнеушев по-прежнему жил отдельно от всех. Давно закрылся тот лесопункт, где числился Степан сторожем, и нечего теперь было сторожить — технику перебросили в другое место, опустели пристань и лесосклады. Одни жилые бараки остались, унылые и почерневшие от дождей.