Живая красота
Шрифт:
ПЕТЮШКИН КОРАБЛЬ
Близ нашей деревни (версты три — не больше будет) курорт есть, потому как озеро с лечебными грязями меж гор в низине раскинулось. И такое оно, знаешь ли, круглое, что хоть с какого места начни к тому берегу расстояние мерить — сажень в сажень выйдет. Во! А сверху поглядеть, с самолета, скажем, — подумаешь, что тут какая-то раззява-великанша свое карманное зеркальце обронила. В одном лишь месте оно будто бы с выщерблинкой. Это каменистая коса своим острием в озеро вдается. А красота такая, что рассказать про нее и песни не хватит.
Да только красота эта, скажу вам, с норовом. Другие озера — хоть и по Уралу взять — как-то на все свое время знают. Ну, если ведро стоит
А то и тихо вроде, и солнышко на землю с неба во все глаза смотрит, а озеро так разыграется, что и глядеть страшно. Будто там, под водой-то, сказочные русалки с лешими свадьбы справляют. Высокие рваные волны подымаются из глубины, дыбятся, на сколько силы есть, и снова бухают вниз, что в бездонную прорву. В это время, как у нас говорят, не приведи господь на воде оказаться: сглотнет и пикнуть не успеешь. В общем, непонятное наше озеро. К нему никак не приноровишься.
А был в нашем селе лет этак пятнадцать назад парнишечка один. Петюшкой звали. Моему-то внучонку Семушке ровесник. Им тогда годков по тринадцать было. Дружили — водой не разольешь. Петюшку ребята когда, бывало, Петушком дразнили. Да он на это не обижался, будто так и надо. Ростиком, видишь, по годам не вышел, маленький. Я его как сейчас вижу: глазенки круглые, ровно он все время чему-то удивлялся, губы трубочкой, нос пряменький, а волосы рыжие, чуточку скрасна, и на макушке торчком стояли, будто гребешок у петуха. За что ему и прозвание было дано…
Этот Петюшка наш знал озерные повадки. У него какие-то свои приметы были. Иной раз ни за что не подумаешь, что часом позже к озеру и подойти нельзя будет, не то что на лодке кататься, а он поглядит и скажет:
— Ух, ребята, и волны же скоро на озере заиграют, только держись!
Бывало, кто с ним заспорит:
— Какие тебе волны?! Смотри: нигде и рябинки не видать.
— А вот погоди, увидишь…
Когда спор и взаправду заходил. Ну, на что-нибудь, значит. Наш Семка ему раз волосяную леску проспорил. Интересно было: а ну как ошибется? Да не-ет. А чему дивиться? Петюшка этим озером, можно сказать, и во сне жил. Любил он его больно. Иной раз такая противная погода стоит, — кажись, из избы не вышел бы,— а Петушок утянется с утра на берег, смастерит шалашик, костерок запалит и сидит на воду поглядывает, будто колдует. Его мамка, я не раз слышал, соседкам жаловалась:
— Это что же такое, Петюшка-то мой в водяные цари готовится, что ли? Ну, гляди, либо он добрым моряком станет, как вырастет, а то как бы не утонул. Ведь с озера домой его вицей загонять приходится, со слезами…
И вот однажды как-то вечером сидели Семка с Федькой, с соседским парнишкой, у нас в огороде, горох лущили. А горох сладкий-пресладкий, сахарным прозывается. Едали? Стручки крупные такие, широкие, с бугорками по краю, шелковистым блеском отливают. Солнышко уже на ночевку за лес пошло, и деревня мало-помалу начала сумерками одеваться. Животы у ребятишек, как рыбные пузыри, надулись. И то сказать, сколько добра-то за день пережуешь! Тут тебе и репа, и морковь, и бобы, и огурцы… Одним словом, весь огород понемногу. Ну, чего же? Пора по домам расходиться. А так бы с места и не тронулся. Вечер, ой, как хорош! Не жарко, и пауты не кусают. Над деревней гомон стоит. Он еще не скоро затихнет. Только уж когда вовсе стемнеет и на небе покажется голубоватый серп луны, люди понемногу начнут угомоняться. И то не совсем: нет-нет да и принесет баловень-ветришко откуда-нибудь слова веселенькой частушки либо гармонный перебор.
И вот сидели они с Федькой так-то, а ведь что ни говори, всю ночь сидеть не станешь. Федька поднялся с гороховой грядки, задрал рубаху,
— Вот это да-а-а! «Нам не надо барабан, мы на пузе поиграм, пузо лопнет — наплевать: под рубахой не видать».
Он влез на изгородь, мяукнул по-кошачьи и спрыгнул к себе во двор. Семка тоже отправился домой. А только там все одно не сидится. Ну что хорошего дома? Другое дело, на колхозную ферму сходить да послушать, как упругие струйки пахучего молока звонко цивкают о подойник. Он немного покрутился во дворе, заглянул в избу — там свежим борщом пахло. А у нас бабы так наловчились варить его — ложку до дыр пролижешь. Уж на что, бывает, сыт по горло, а как поведешь носом — успевай слюнки глотать…
Ну вот, значит, потолкался Семка из угла в угол и уже хотел было куда-нибудь улизнуть, чтобы какую работу делать не заставили. У него мать на этот счет проворна. Тут и так парнишка за день вон как умается. Он в то лето подпаском был. А что? Думаете, просто? Пойди-ка, отведай. Здесь тебе не по-книжному: выгнал стадо на лужок да играй себе в рожок. Этак-то ладно. Считай, все лентяи пастухами бы заделались. Оно, конечно, которые коровы ничего, смирные, а иная, проклятущая, только и глядит, как бы из стада удрать. Ну, тут уж, как говорится, подавай бог ноги. А днем еще пауты донимают, так и вовсе: позадирают коровы хвосты трубой, глазища выпучат и, ровно ошалелые, пошли «в козла играть», взбрыкивать, значит. Бегаешь, бегаешь, щелкаешь бичом, насилу поусмиришь. А то, бывает, вовсе домой пригонишь: невмоготу. Вообще, оно вроде бы невелико дело, шут с ними и с коровами, да ведь пырнет какая-нибудь свою товарку рогом в брюхо — греха не оберешься. Известно, бабы: на какую нападешь, а то нашуметь нашумит да еще и за уши по-свойски оттягает… Почему-де колхозную животину не уберег.
Только это Семка спустился с крылечка, глядь — рыжая голова в калитке показалась. Манит: иди сюда, мол. А Семке того и надо. Вышел за ворота — Петюшка говорит:
— Семка, хочешь на морские волны поглядеть, а?
— Ой! Где ты их возьмешь? В корыте сделаешь?
— Не-е-е, правда. Пошли на озеро. Там сейчас такая буря начнется… Ну, почти как в море…
— Эх, Петушок, а и хвастун же ты!
Петюшке такое слово обидным показалось.
— Это кто, я хвастун?! А ну-ка сказывай, когда я тебе нахвастал?
— Ну ладно, ладно… Не пузырись. А только про морские волны на нашем озере ты соврал малость.
— Не веришь? — Петюшка взъерошился и впрямь стал похож на молоденького петушка. — А вот идем, идем! — потащил он Семку за руку. — А еще… — Петьша потянулся к Семашкиному уху, ровно звал его в чужой огород огурцы воровать. — А еще… еще, если хочешь знать, я тебе свой корабль покажу.
Тут уж Семка не знал, что своему дружку и ответить. Вообще, до той поры он был не очень большой любитель на волны глазеть. Чего в них интересного? Ну, дурят, ровно друг перед дружкой выхваляются, которая из них выше вздуться сумеет, — и все. А вот корабль — это что-то новое. Опять, верно, какая-нибудь Петушкова выдумка. Он у нас на эти штуки мастак был. Хлебом не корми, а дай что-нибудь почудней придумать.
— Ладно, — согласился Семка. — Пошли. Обманешь — за вихры оттаскаю. Только давай, чтобы вдвоем не тоскливо было, Федьку с собой позовем.
— Не-е, ну его… Он баловаться станет, а надо чтобы тихо… Тогда только увидишь.
Семка, конечно, ничего не понял: «волны», «корабль», «чтобы тихо»… Ну, все же пошли. Скоро были на берегу. Озеро сердито покачивалось, хотя еще не бушевало. Небо было ясное и чуть розоватое, ровно кто брусничной водой его опрыснул. Они шли лесом по кромке песчаного плеса. С озера обносило холодной моросью, ровно там на середине-то ветры гуляли. Петюшку не узнать стало. Всегда тихонький, он сделался каким-то совсем другим: веселым да шустрым. Ну, прямо, как кто его подменил. Одно слово — хозяин. Шел он быстро. Семка еле поспевал за ним. Порой Петушок останавливался, толкал дружка кулаком в бок и показывал пальцем на середину озера: