Живое золото
Шрифт:
– Согласен, всё элементарно... Как я мог не понять этого. Только устрашение императора надо провести ещё до коронации. Чтобы он заранее сдался... Так надёжнее будет, пожалуй.
– Да, Сарториус, согласен. Придумаем ему испытания, от которых у любого ботаника душа в пятки уйдёт... Здесь вы верную мысль высказали. Вам и поручаю её воплотить в жизнь. За дело, Сарториус, за дело!
ОСЕНЬ ПАТРИАРХОВ
(Из
Закисла природа в Остроге с наступлением вечной планетарной осени, как закисает творог, забытый в плошке. Хмуро, слякотно, волгло за окном и на совести. От хмари заоконной невольно начинаешь тосковать.
Немудрено, что в такую погоду мне захотелось посетить слободу Нелюди, где в лагере дожития обитали мои старики родители. Галяндаев сопровождал меня - без его разрешения мне было бы нельзя увидеть стариков, законом XXI века отрезанных от мира.
Я давно мечтал доказать родителям, что чего-то стою. Отец - неудавшийся литератор - с самых ранних лет пытался вырастить из меня вундеркинда, героя, гения, и пользовался для этого известным средством - ремнём. Увы, популярность этого средства прямо противоположна его эффективности... До сих пор помню, как пьяный отец сидел рядом со мной на диване, навалившись на меня, шестилетнего мальчонку, всем телом, и распевал песни, а я, полураздавленный, задыхаясь, не мог даже попросить его пересесть - дыхания не было... Мама же, с помятыми лицом и тусклыми глазами, сидела напротив и молчала, не смея за меня заступиться.Мать, несчастная, забитая женщина, не способна была ни к каким сильным чувствам, кроме ощущения своей и чужой ненужности. Её единственным развлечением было лечение меня от всевозможных болезней, которые она сама мне и выдумывала.
Само собой, детство моё особенно счастливым назвать было трудно. Я рос смиренным бунтарём, внешне тихим и прилежным мальчиком, втайне мечтающим, чтобы мир, где его не понимают, искупался в крови. Слава богу, что мои мечты выплеснулись в творчестве, а не в разрушительных поступках... Но быть средней успешности архивариусом и средней известности поэтом - это слишком мало для дрянного мальчишки, глядящего в Наполеоны.
Мне хотелось добиться баснословного, неслыханного успеха - и чтобы родители это видели: знай, отец, кто твой сын - гигант, не чета тебе! Знай, мама, кто твой сын - герой, не то что ты!
И вот наконец-то моя мечта сбылась. Я могу встретиться со стариками, живущими в заточенье, в промзоне, среди моховых плантаций, и ткнуть их носом в грязь: вы в меня не верили, считали пылью, - смотрите теперь, кто я!...
...Третий Нелюдской дом дожития стоял перед нами. Это был столбообразный небоскрёб с зелёными плантациями мха на больших балконах и крыше. Здесь пенсионеры коротали время, выращивая мох для пищевого потребления жителей Острога. На другие занятия им времени просто не оставалось. Работа не тяжёлая, но постоянная - как раз то, что нужно для стареющего организма...
Вокруг третьего дома в раскисшей грязи стояли такие же здания для
Мы с Галяндаевым остановились у крыльца, он набрал код на домофоне, что-то буркнул туда. Через некоторое время двери перед нами открылись, и из лифта вышли старички Рублёвы. Их сопровождал сторож, в обязанностях которого было следить за лагерянами, чтобы они не сбежали и не повредили себе.
– Ну, сынок, здравствуй. Не ждали мы тебя увидеть, - медленно проговорил отец, крепкий, высокий старик, только начинающий седеть в свои семьдесят лет.
– Нам сказали давеча, что с тобой случилось... Да, да... Сложная задача стоит перед тобой, сложная.
– Да... Большой ты человек теперь, - чуть слышно прошептала мать, уже совсем седая, сутулая женщина 65 лет.
– Не ждали мы, что ты в эту сторону пойдёшь... Мы-то с отцом другого хотели.
– Да, да, я помню...
– улыбнулся я.
– Искусство, книги, книги, книги... Слова, слова, слова... Детство моё, помню, как же... Вы-то хотели, чтоб я писателем стал, а я - вот те на!
– политиком сделался. И правильно, думаю. Мне чего-то настоящего в жизни надо. Не слов, а дел.
– Ты, конечно, как хочешь, так и поступай, - выпрямился отец.
– Но я бы тебе править не советовал. Ты человек книжный, слабый. Не хватит в тебе крови, жизни не хватит, чтобы миром править. Честь тебе, конечно, великая оказана, но - суди здраво, можешь ли вынести это всё или нет?
– А что - всё?
– А то. Власть, она на крови стоит. Под каждым царём надо бы вместо трона эшафот ставить, чтобы знали, на чем власть всякая держится, - отец распрямил плечи и взъерошил шевелюру большой ладонью.
– Так эшафоты и добру тоже служат, - хмыкнул я.
– Не слышал такой фразы: "Добро должно быть с кулаками"? Это отец Станислав, - телепроповедник, знаешь, - говорит постоянно...
– Чушь он говорит. Добро должно быть не с кулаками, а с мозгами. Безмозглое добро с кулаками - вещь опасная...- буркнул Тимофей Петрович, поблёскивая карими глазами из-под косматых век.
– Ну, ты сказал... Это, может, и так. Только я не хочу обо всём этом думать...
– мямлил я.
– Может, вернее - не думая, сделать, что сердце скажет? Не колеблясь? Решиться, а там - хоть в омут вниз головой? Колебания-то никого ещё не спасали... Всё равно всего не предусмотришь...
– Вот-вот, не думай, - скептически протянул отец, всё твёрже сжимая между крепких рук рукоять палки.
– Русские люди тем и сильны, что не думают, что делают. Им приказывали, они делали. Так и наворотили Россию на полмира. На Западе же трижды думают, прежде чем сделать что, вот у них и тратится жизнь по мелочам. А ты не думай, ты храбрись, рвись вперёд, до конца, по-русски. В этом, может, счастье твоё. Чтоб его, счастье это, до конца исчерпать, храбрым надо быть. Большинство не дочерпывают - пугаются того, что проступает со дна. Поверь, я по своему опыту говорю.