Живое золото
Шрифт:
– О, я вижу, в тебе поэт заговорил, - улыбнулась Ольга.
– Ничего, скоро это пройдёт. Скоро в тебе только политик говорить будет.
Губы Ольги улыбались, но глаза её были невеселы. Привычная трезвость мышления не позволяла ей радоваться избранию этого забавного паренька на высокую должность. Девушка хорошо понимала, что означает это решение властей и чем это может грозить и Андрею, и всей империи.
Ольга Левиафани была особой обеспеченной и знатной. Она вела свою родословную от итальянских аристократов, переселившихся в Острог после завоевания и разрушения Рима легионами германской Атлантической империи в 1940 году. Семья
Андрей очень дорожил своими отношениями с Ольгой. Её капиталы и связи могли обеспечить ему - в случае заключения брака - безбедное существование и удачную литературную карьеру. Но теперь, когда он готовился стать императором, эти цели, прежде столь заманчивые, становились для него мелкими, пустяковыми. Чтобы не потерять всё, Андрею надо было отказаться от многого - объявить Ольге о том, что их брак отныне невозможен.
Для сакраментального разговора наследник выбрал подходящий момент. Он объявил о разрыве тогда, когда после совместного завтрака они с Ольгой направились в фамильный склеп Левиафани. Там, согласно обычаю, девушка раз в неделю воскуряла благовония перед могильными брикетами предков.
Дело в том, что в двадцать первом веке, когда человек умирал, его тело перерабатывали и превращали в портрет усопшего - плоский, в полный рост, размером с ладошку, похожий на пряничного человечка. Такие брикеты-портреты могли храниться несколько столетий. В склепе Левиафани было около полусотни портретов, стоявших внутри ниш в серых гранитных стенах. Посреди склепа под колпаком из стекла горел факел - символ памяти об усопших. Среди тишины громко тикали часы, отсчитывавшие время до воскресения всех умерших.
Ольга стояла молча, держа в руке дымящуюся палочку с восточным благовонием. Светло-розовый дымок улетал в нишу, где на подставке стоял портрет её недавно скончавшегося отца. Воздух постепенно наполнялся тонким, неуловимым ароматом.
Руки Левиафани, одетые в жёлтые перчатки по локоть, казались неестественно длинными. Тонкий стан чуть изгибался назад. Ольга напоминала большую, длинноногую птицу, не умеющую летать, но ходящую по земле с царственной величавостью.
– Понимаешь, Оля...
– бессвязно, морща лоб от головной боли, начал объясняться Андрей.
– Я хочу сказать, что мы... то есть я... теперь, когда я избран... понимаешь...
– Я всё знаю, - тихим, низким голосом прервала его Ольга.
– Мне друзья всё сообщают, что в высших кругах творится. Ты хочешь стать императором. Или погибнуть... Зачем ты этого хочешь? Ну, зачем тебе это нужно?
– Я... это... Я хочу изменить Россию, - запинаясь, квёло проговорил Рублёв.
– Ты выбрал не то слово, Андрей. Не изменить, а преодолеть. А преодоление России - задача запредельная... Лучше подумай обо мне. Жить со мной, быть вольным художником - это ведь лучше! Так ты большую пользу России принесёшь...
– Может быть... Но я все-таки человек. Я люблю себя, да. Люблю! И хочу славы. А стихами её в наши дни не добьёшься.
Тонкие и прямые, как стрелы, брови Левиафани удивлённо поплыли вверх, лоб и переносица чуть наморщились. Острый подбородок показался ещё острее.
– Слава - это почётная форма позора. Ты разве этого не знаешь?
– Ольга
– Ты будешь править, а газетчики по всему свету будут мыть твоё грязное бельё... Если ты думаешь, что это почётно, то ты ошибаешься.
– Может быть... Но я не только славы хочу, но и власти, - Рублёв еле собирал рассыпавшиеся мысли воедино. Диспут, затеянный Ольгой, пришёлся явно не ко времени.
– Приятнее хотеть власти, чем иметь ее. Мой отец имел её - и всё потерял... Вот он - куколкой на полочке стоит, - изящным жестом девушка указала на плоскую фигурку в нише.
– И всё оттого, что Григорию Восьмому не угодил... Мнениями не сошлись.
– Не будем воспоминать о Восьмом. Его давно все прокляли... Его сожгли и прах по ветру развеяли. Пыль, пыль - всё пыль...
– монотонно тянул Рублёв. Его клонило в сон.
– И цари - пыль. И все люди пыль. И жалеть их нечего.
– Да... Верно говоришь. Но пыль, она хорошо помнит всех, кто по ней прошёлся, - сказала Ольга, мелодично постучав пальцами о серую полочку под фигуркой отца.
– Где пыль, где грязь, там и жизнь. И тебя вся пыль, по которой ты пройдёшься, запомнит... И потом на твою могилу ворохом ляжет.
– Ну, это уже мне всё равно будет. Трава не помнит, на чьей могиле растёт - героя или подлеца. Ей всё равно, чьи соки со-сосать. Так и пыли твоей...
– Ой, ошибаешься...
– Ольга на минуту замолчала, а потом продолжила - уже другим голосом.
– Надоело мне спорить обо всём этом. Давай лучше помолчим. Послушаем тишину... На прощание. Ей есть что нам сказать. Обоим...
Молодые люди сели на небольшую скамеечку у стены склепа. Андрей довольно долго молчал, голова шла кругом - не то от не прошедшего ещё похмелья, не то от опьянения властью. Ольга тоже молчала, показывая всем своим видом, что ей нет дела до его размышлений. Её голова с аккуратно убранными в каре волосами чуть наклонилась назад, но спина была прямой, как струнка. Губы чуть шевелились - девушка беседовала с усопшими...
Голова Андрея шла по кругу, ему - разомлевшему от моховой настойки - невыносимо хотелось спать. Он поник, откинул голову и замер без движения. Ольга спросила, что с ним. Андрей не отвечал. Ольга затормошила его - никакой реакции. Юноша спал, чуть похрапывая и блаженно улыбаясь во сне. Моховым перегаром от него несло за версту. Левиафани тряхнула друга ещё раз и, презрительно скривив губы и запрокинув голову, прямой походкой вышла из склепа.
– Когда протрезвеешь, возьмёшь ключ в папиной нише и выйдешь, - сказала она перед тем, как закрыть дверь. Андрей смог только что-то нечленораздельно промычать в ответ...
Отношения были испорчены, любимая женщина - потеряна, наверное, навсегда.
Но путь к престолу был свободен.
СВОБОДЕН НАКОНЕЦ
Когда Андрей проснулся, - а это произошло нескоро, - он покинул склеп Левиафани и пешком направился к центру Острога. На душе было пусто и светло. Всё прежнее закончилось, миновало, прошло; начиналось что-то новое, неизвестное, пьянящее... Андрею не хотелось идти домой, и он долго бродил по грязным улицам в англовском квартале Острога. Здесь жили беженцы, промышлявшие попрошайничеством, гаданием, а иногда и воровством. К таким людям Рублёва тянуло с детства.