Живописец смерти
Шрифт:
— Повторяемость, — заметил Фримен. — Вы считаете, что это шизофрения?
Эрнст посмотрел на Фримена поверх очков.
— Да, это вероятный диагноз, хотя полной уверенности нет. — Он наклонился к одной из картин. — Вы расшифровали эти каракули?
— Да, — ответила Кейт. — Он написал какие-то имена.
— Их идентифицировали? Это выдуманные имена или… известные? Скажем, из новостей?
— Просто имена.
— Нет, не просто имена. — Эрнст пронзил Кейт взглядом. — Для него они что-то значат. Какие
— Точно мы пока расшифровали только Тони, — сказала Кейт. — Может быть, Бренда и Дилан.
— Но ни одной из жертв они не принадлежат, — уточнил Фримен.
— Ну, во-первых, это могут быть имена тех, кого он любит, — сказал Эрнст. — Но более вероятно, что так зовут каких-то фантастических персонажей. Душевнобольные часто воплощают в живописных работах свои бредовые фантазии. — Он снова посмотрел на картины. — Но тут бред полностью отсутствует. Сюжеты стандартные, можно сказать, академические. Вы согласны, Катрин?
Кейт кивнула.
— Таким образом, здесь мы имеем соединение трех разнородных компонентов. Реализм, искажение цвета и каракули душевнобольного. — Эрнст посмотрел на Кейт. — Вы, разумеется, видели коллекцию Принцхорна?
— Только отдельные экспонаты, показанные на выставке в Центре рисунка, но я изучала Принцхорна в университете. — Она вспомнила картины и рисунки из коллекции известного швейцарского психиатра, изучающего искусство душевнобольных. Коллекция сейчас хранится в Гейдельберге. Из подобных коллекций она, возможно, самая большая в мире. В ней собраны работы пациентов психиатрических лечебниц начиная с конца восемнадцатого века до 1933 года.
— Я упомянул Ханса Принцхорна потому, что он сравнивал живопись душевнобольных с творчеством современных художников и находил весьма любопытные параллели. Некоторые современные художники также выражали в полотнах состояние своей психики. Разумеется, они делали это сознательно, тогда как сумасшедшие действовали рефлекторно.
— Но это сравнение творчества душевнобольных с живописью современных художников носило позитивный характер.
— Конечно, — ответил Эрнст. — Это потом его извратили.
— Нацисты? — спросила Кейт.
— Именно, нацисты.
— Дегенеративное искусство.
Эрнст грустно улыбнулся.
— Вы совершенно правы, Катрин.
Кейт слегка покраснела.
— Я это помню из университета. Нацисты считали, что между творчеством таких крупных художников, как Макс Бекманн, Эгон Шиле, Пауль Клее, а также футуристов, дадаистов, экспрессионистов, членов немецкой группы «Баухаус», и живописью душевнобольных нет никакой разницы.
— Простите мое невежество, — вмешался Браун, — но я не понимаю, о чем вы говорите.
— Прошу прощения, детектив, — сказал Эрнст. — Сейчас объясню. В 1937 году в Мюнхене нацисты открыли большую выставку так называемого дегенеративного
— В чем оно заключалось? — спросил Браун.
— У обывателя формировалось убеждение, что современное изобразительное искусство делают сумасшедшие. — Эрнст снял очки. — Целью нацистов было представить всех авангардистов душевнобольными.
— Чтобы применить к ним эвтаназию, — добавила Кейт. — Так же, как они поступали со всеми душевнобольными.
— Совершенно верно, — подтвердил Эрнст. — Многие художники не успели убежать из рейха и погибли в концентрационных лагерях.
— Сомневаюсь, что граждане США воспротивятся, если государство применит эвтаназию к нашему психопату, — произнес, помолчав, Браун.
— Но позвольте, детектив, — вскинулся Эрнст, — возможно, ваш псих полностью невменяем и даже не осознает своих действий.
— Вот в этом-то и вопрос, доктор, — сказал Браун. — Кто этот жестокий убийца? Вменяемый выродок или душевнобольной?
Эрнст водрузил очки на нос и снова посмотрел на картины.
— Если честно, детектив, я не вижу в этих работах ничего разумного.
— А ты симпатичная.
Девушка делает небольшой пируэт и хихикает.
— Ну а ты прямо писаный красавчик.
Он пожимает плечами. Затем широко расставляет ноги и засовывает руки глубоко в карманы. Эта поза позаимствована у персонажа какого-то мультфильма. Он уже не помнит, какого именно. Но это не важно. Она купилась на милого мальчика с телом зрелого мужчины.
— А зачем темные очки? — спрашивает она. — Ты что, кинозвезда? Боишься, что тебя кто-то узнает?
— Чепуха. — Он снимает очки, — сейчас ночь, темно, а значит, безопасно. — Смотрит на нее с вызовом, копируя агента 007, и произносит глубоким баритоном: — Только пошевелись, и ты покойник.
Она смеется.
— Bay, какие у тебя чудные ресницы! Жаль, что ты не девушка.
Эту банальщину ему уже говорили, и не раз. Он водружает очки на место.
— Сколько?
— Зависит от того, что ты хочешь.
— Хм… — Он вглядывается в нее сквозь темные очки. — Я хочу пойти к тебе.
— Это стоит дороже.
— У меня сотня.
— Прекрасно, но деньги вперед.
Он достает сложенную купюру.
— Что это у тебя? — спрашивает она, увидев торчащую из кармана кисть.
— Это мне нужно для работы. Я художник.
— Правда?
— Может быть, я сегодня тебя нарисую. Меня вдохновляет твоя розоватая кожа и золотистые волосы.
Она снова смеется.
— С чего ты взял, что у меня золотистые волосы? Они платиновые.