Живописец смерти
Шрифт:
— Ты уверен, что хорошо его помнишь?
— Да.
— Извини. Я не то хотела сказать… но, послушай, только не обижайся, я из любопытства: какой он был, тот голос?
— Зеленый.
— Зеленый?
— Холодный, лживый, напряженный… будто бы его нужно было удерживать, чтобы он не сорвался с языка. Будто бы еще что-то шевелилось внизу.
— А почему зеленый?
— Потому что там есть «ле». Потому, что это слово прилипчивое, а мне не нравятся вещи, которые липнут. То был скверный голос. Зеленый.
— Ага. А мой голос какого цвета?
Симоне
— Голубого.
«Телеком Италия Мобиле». Абонент в данное время недоступен.
Омнителъ. Мы фиксируем ваш звонок. Дождитесь сигна…
«Телеком Италия Мобиле». Абонент находится вне зоны действия сети. Отключитесь и попробуйте перезвонить по…
— Ничего, если я сниму ботинки? Не думаю, чтобы ситуация с запахами особенно изменилась, поскольку я утром принимала душ, но все-таки целый день бегала и…
Грация двумя пальцами подняла воротник свитера, натянула его на нос, пошевелила плечами. Ощупала грубую джинсовую ткань в промежности, на минуту задумавшись, не забыла ли она утром сунуть тампон, ведь шли уже последние дни, потом рывком поднялась с подушек и склонилась к ботинкам.
Из стереоколонок звучал голос Чета Бейкера.
Из сканеров — резкий переливчатый свист работающего факса. Низкое монотонное жужжание сотового с подсевшей батарейкой. Синтетические ноты «Болеро» Равеля, которые исполняет телефон-секретарь.
Из стереоколонок — труба Чета Бейкера.
— Что такое? — вдруг встревожилась Грация.
Симоне вытянул шею, завертел головой, будто что-то искал. Но едва услышал ее голос, как замер, повернув к ней левое ухо.
— Ничего, — отозвался он. — Я перестал тебя ощущать.
— Я тут, — сказала Грация, стоя у него за спиной. Протянула руку, коснулась его плеча, но Симоне отодвинулся, чуть скользнув по спинке кресла. Снова отъехал, медленно, явно нервничая.
Грация подошла, остановила кресло и оперлась на спинку. Потом уселась на подлокотник, держась за край стола, чтобы сохранить равновесие. Заметив, что ноздри Симоне раздулись, застеснялась и попыталась отодвинуться.
— Ох, знаю. Говорю тебе: я весь день бегала и…
— Нет, ничего такого, — торопливо произнес он и поднял руку, но так и не дотронулся до своей соседки. — Ничего неприятного. Просто одного запаха я не понимаю. Вроде бы пахнет маслом.
Грация инстинктивно завела руку за спину, притронулась к кобуре, болтавшейся у пояса.
— Это пистолет, — объяснила она.
— Ах, ну да.
Симоне склонил голову к левому плечу, ближе к Грации, даже чуть пододвинулся к ней. Принюхался.
— Резина. Твои ботинки на резине.
— Да, но ты смущаешь меня, не надо, пожалуйста…
— Табачный дым.
— Да, но это не я курю. Это куртка все впитывает. А Матера и Саррина оба дымят.
— Запах кожи, сильный, чуть горьковатый. Запах теплой
— Послушай, я себя чувствую куском дерьма…
— И еще «Summertime».
— Ах черт, верно!
Грация напела первые ноты, на-на-наан, фальшивя и выбиваясь из ритма, но ноты были те самые. Оттолкнулась ногой от пола, закружилась в кресле вместе с Симоне, который теперь уже не скрывал улыбки.
— «Белый мох». Собственно, я его купила только потому, что мне понравилась песня. Вот черт, Симо… ты прямо как в том фильме, может, ты его…
Она чуть было не сказала «видел», но осеклась, закусив нижнюю губу. А Симоне пожал плечами, покачал головой, все еще улыбаясь.
— Нет, — ответил он, — я его не видел. Я не из тех, кто часто ходит в кино.
Грация улыбнулась и снова посмотрела на Симоне, на его асимметричное лицо, на прикрытый глаз, который ее не видел, не следил за ней, ничего, казалось, у нее не спрашивал и ничего не просил. Стоило ей однажды войти сюда, в мансарду, и сесть на диван, как она сразу почувствовала облегчение, почти успокоилась, несмотря на то, что в самом разгаре была охота на призрака в дебрях подпольного города, и еще подумала в тот момент, что облегчение — чисто физическое — оттого, что она села и сняла обувь после долгого дня, проведенного на ногах. Но теперь, глядя на Симоне, решила, что это как-то связано с ним. Как хорошо было находиться рядом с кем-то, кто не сверлил ее пристальным взглядом, ироническим ли или покровительственным, но всегда чего-то требующим: и одевайся так, чтобы походить на женщину; и останься со мной, будешь помогать мне в баре; и поймай его, девочка моя. С Симоне все было не так. Он не смотрел, он не сверлил взглядом, он ничего не требовал. Просто слушал. Слушал, что она говорит.
И голос ее невольно смягчился, она постаралась сделать его как можно более нежным, не таким грубым и резким, как обычно.
— Ну, раз уж ты не ходишь в кино, — проговорила она, — то что ты делаешь обычно, Симо?
— Слушаю сканер. Ловлю голоса города.
— Хорошо. А что еще?
— А больше ничего.
— Ты никуда не выходишь? Ведь должен же ты куда-то выходить?
Симоне больше не улыбался. Он снова оперся о край стола, погрузился в провода, и пальцы снова забегали по кнопкам сканера, словно по клавишам фортепьяно.
— Нет, я не выхожу, — сказал он.
Я договорился с девчонками, увидимся в «Парадизо» около де…
Лалла нас ждет в рес…
Давай решим, когда мы встре…
Это Паола. Bono, это…
Да ведь и я никуда не выхожу, подумала Грация. Разве поесть пиццы или в кино с коллегой из иностранного отдела, но это не значит выходить.
— Но ты с кем-нибудь видишься, а? Ну не знаю, Симо… с друзьями…