ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.
Шрифт:
Донос Лафлотта, конечно, не был подлогом, на ходу придуманным Сен-Жюстом в целях переломить ход процесса Дантона, что бы потом не говорили его противники: намерение Люсиль Демулен вырвать любой ценой из тюрьмы своего мужа не вызывало сомнений. Оставалось только, как сказал Лежен, воспользоваться «истеричными словами взбалмошной женщины» и выдать ее намерения вооружить заключенных против судей за настоящий сформировавшийся заговор.
Хотя… кто его знает? – во Дворце Правосудия, в тюрьмах, просто на улицах
Сен-Жюст, самоотверженно боровшийся за новое «спартанское» счастье Французской Республики (поставивший на победу или поражение свою жизнь), должен был любой ценой помешать восторжествовать продажной республике нуворишей, олицетворением которой был Дантон.
И на этот раз он шел впереди Робеспьера. Максимилиан, несколько месяцев возглавлявший борьбу против фракций, без него так и не решился бы пойти на роковой разрыв. Антуан отметил, что пока он сам заставлял Конвент принимать «уравнительные» декреты вантоза, а Комитеты – решение об аресте эбертистов, Робеспьер лежал больной дома и появился к самому голосованию по «левым». Затем, словно забыв, что процесс Эбера еще не окончен, Неподкупный начал нащупывать возможность примирения с Дантоном. Капитуляция трибуна устраивала его больше, чем его смерть, и Сен-Жюст понимал, почему: Максимилиан явно страшился остаться один на один с «болотом» Конвента, санкюлотами, парижскими буржуа и французским крестьянством. Он все еще не решался до конца пойти по пути «вантозских» декретов, предложенных Сен-Жюстом.
Несколько бурных споров в доме Дюпле и в Комитете убедили в этом Антуана. «Я не позволю трогать лучших патриотов!» – пару раз невпопад истерично выкрикнул Робеспьер на требования членов «антидантонистской» четверки Комитета – Сен-Жюста, Билло-Варрена, Колло д’Эрбуа и Барера выдать им Дантона и Демулена. Антуана он тогда впервые за все время их знакомства задел, отпустив в его сторону едкое замечание, что Сен-Жюст недаром требует для «умеренных» новой Варфоломеевской ночи, – характером и всем своим внешним видом он почти копия мрачного длинноволосового Карла IX, устроившего парижанам настоящую Варфоломеевскую ночь.
Варфоломеевская ночь, между тем, похоже, готовилась самому Робеспьеру и его Комитету. После устранения эбертистов правительство не могло уже с полной уверенностью рассчитывать на санкюлотов, и чаша весов резко наклонилась вправо. Как доносили полицейские агенты, вечерами за бутылкой вина дантонисты открыто праздновали победу. Они торопились, считая Робеспьера изолированным и думая, что для его свержения достаточно одного шага, протолкнули избрание Тальена председателем Конвента, а Лежандра – председателем Якобинского клуба. Кровожадные разглагольствования о благодетельных казнях Демулена, забывшего, что ему полагается относиться
к «умеренным», напоминали речи арестованных «крайних», – после эбертистов Камилл явно жаждал потоптаться на могиле Робеспьера и Сен-Жюста.
Надо
Повод подвернулся как раз кстати: глава Комитета общественной безопасности «инквизитор» Вадье, с которым Сен-Жюст обсуждал готовящий процесс Эбера, заметил, что по некоторым имеющимся сведениям живший в доме Эро-Сешеля его секретарь Катюсс является бывшим эмигрантом. Сен-Жюст посоветовал арестовать Катюсса, не дожидаясь расследования. А затем, когда узнал, что взбешенный арестом секретаря Эро вместе с другим депутатом-дантонистом Симоном (кстати, другом бывшего эльзасского врага Сен-Жюста прокурора-расстриги Шнейдера) поспешил навестить его в тюрьме (что запрещалось законом), тут же поставил вопрос в Комитете об аресте члена Комитета общественного спасения Эро-Сешеля как сообщника «заговорщика Катюсса.
Предложение прошло без возражений – члены Комитета были уверены в связях бывшего сановного дворянина Эро с эмигрантами и в его шпионстве. А еще через день Сен-Жюст выступил в Конвенте с короткой речью об аресте депутатов Эро-Сешеля и Симона, чтобы проверить реакцию умеренных и самого Дантона. И был полностью удовлетворен: Дантон не пошевелился. Похоже, в отличие от своих сторонников, бывший «Марий кордельеров» понимал, что петля затягивается не вокруг шеи Робеспьера, а вокруг шеи его самого.
После очередной встречи с Дантоном у Юмбера (как оказалось, их последней встречи) Робеспьер молча протянул Сен-Жюсту стопку исписанных листов: «Это мои наброски против них, – сказал он бесцветным голосом. – Они помогут тебе в составлении обвинительного акта».
Итак, Максимилиан все же решился вступить в борьбу со своим последним врагом-соперником в Революции. Решился, потому что понимал, что без его авторитета Комитеты Дантона не одолеют, что и подтвердило бурное заседание Конвента 11 жерминаля на следующий день после ареста Дантона. Собрание буквально подняло бунт, сначала потребовав присутствия членов обоих Комитетов, а затем общим ропотом выразив свое недовольство. «Долой диктаторов! Долой тиранов!» – послышались крики из отдаленных уголков зала.
– Граждане, сегодня ночью арестованы четверо членов этого Собрания, и один из них – Дантон! – кричал дорвавшийся до трибуны Лежандр. – Дантон – слышите! Требую, чтобы он и другие наши арестованные коллеги были вызваны сюда в Конвент, чтобы мы сами обвинили или оправдали их. Председатель, – обратился он к Тальену, – нам нужна свобода мнений!
– Конечно же, каждый может говорить все, что думает! И мы все останемся здесь, чтобы спасти свободу! – немедленно отозвался Тальен.
Сен-Жюст видел, как предложение Лежандра было принято единым порывом большинства перетрусивших депутатов. Видел он и брошенный на него измученный взгляд Максимилиана, пробившегося наконец к трибуне, говоривший: «А ты еще рассчитывал переломить ситуацию в присутствии самого Дантона!» А затем Робеспьер заговорил, и его импровизированная неподготовленная речь (почти невероятная для такого оратора, как он) переломила настроение Конвента: