Живучее эхо Эллады
Шрифт:
4
Но был Сизиф таким, каков он есть —
Сбежал! Концы, как говорится, в воду!
Коварство, криводушие и лесть
Сработали хозяину в угоду.
Живёт, как бог Коринфский, во дворце,
За пиром пир с размахом небывалым.
Он жив!.. Пригож!.. Улыбка на лице!..
Он снова, как когда-то, правит балом!
– Я – первый! Я – единственный земной,
Из царства мёртвых вырвавшийся тенью!
Да сам великий Зевс передо мной,
Взирая, должен преклонить колени!..
Вдруг замолчал, как будто выпил яд,
И меркнет взгляд, лик застывает в муке —
Он видит, как насупленный Танат
К душе его протягивает руки.
Исторг опять… И возвратил, где ждут
И где никто не плачет, не смеётся,
Вменив ему, как наказанье, труд,
Что до сих пор Сизифовым зовётся.
5
Огромен
И нет минуты, чтоб дохнуть свободней.
И труд нелеп! Сегодня – как вчера,
И завтра будет то же, что сегодня.
О!.. Нелегко Сизифу, нелегко…
Он вымотан, как старая пружина:
Горы подножье слишком далеко
От им недосягаемой вершины.
Сизиф, вкатывающий камень на гору (Альбом «LE PRADO» – MADRID)
Ах, если бы его былая прыть,
Катил бы тяжесть сильными руками!..
И хочется Сизифу с горя выть,
Зубами грызть немой, огромный камень.
Незавершённость, тешь себя, не тешь!..
Бессмысленность!.. Нелепость!.. Безысходность!..
И нет ни просветлений, ни надежд,
И не помогут хитрость, ложь и подлость…
В плену своих немыслимых хлопот
Толкает камень, все надежды руша,
Не просыхающий теперь солёный пот
Совсем слепит и разъедает душу.
Ни слёз, ни слов отчаянья… И вдруг!.. —
Вершина, где конец нелепой были!..
Выскальзывает камень из-под рук
И катится к подножью в тучах пыли…
И снова те же камень и гора,
И ни минуты, чтоб дохнуть свободней.
И нет конца! Сегодня – как вчера,
И завтра будет то же, что сегодня.
6
Не всё, лишаясь жизни торжества,
Коснётся берегов реки забвенья —
Хранит эфир крылатые слова
Сменяющим друг друга поколеньям.
Мы помним древнегреческих богов
И чтим героев, их победам веря,
Хоть отделяет множество веков
Античные легенды и поверья.
Меня дивит подобие людей
От тех, что жили в мире изначальном,
И до живущих в мире наших дней,
Порою светлом, а порой печальном.
Такая же сегодня, как тогда,
Безумная усталость в смертных ликах,
Такая же бессмысленность труда
Дающих обещания великих.
И результат, что скромного скромней,
Стал призраком обещанных идиллий,
О!.. Сколько мы Сизифовых камней
В своё тысячелетие вкатили!
И тот же непростой Сизифов труд,
Что карою прослыл за прегрешенья,
Такой испепеляющий, как трут,
Лишающий надежды на свершенье.
И сами – приземлённый иль кумир,
Из нищих родом или из великих —
До срока познаём Аидов мир,
Друг друга истязая в распрях диких.
Тантал [4]
1
Пришло поверье из седых веков —
Поэмою Гомера заблистало!..
В ней правил царь – любимец всех богов,
Сын Зевса, им же названный Танталом,
Легко познавший пальмовую ветвь,
Отца любовь, что всем глаза слепила,
И никого не видел белый свет
Счастливее правителя Сипила.
Но не по мановению руки —
Великий Зевс продумал всё до нитки:
Тантала золотые рудники
Преображались в золотые слитки,
Дышали плодородием тогда
Поля, сады и винограда лозы,
На травах круторогие стада
И табуны коней сбивали росы.
Избыточность во всём ласкала глаз
(Такого мир не ведает и ныне),
Но вот беда – натура поддалась
Преступность порождающей гордыне.
Тантал судил и оскорблял богов,
Он клялся перед ними клятвой лживой,
Украсив злодеяния веков
Душой своей холодной и фальшивой.
И ни богов, ни смертных не щадя,
Свой гордый взгляд бросал, как подаянье,
Он даже не щадил своё дитя,
Накручивая тяжесть наказанья.
И если в жизни той, что удалась,
Гордыни смерч потащит вас «на круги»,
Неплохо будет вспомнить (и не раз!)
Танталовы немыслимые муки.
2
Путь истины, не терпящей бравад,
Всегда нетороплив и осторожен.
«Каким он был?» – вопрос замысловат,
А значит и ответ не односложен…
Итак, Тантал.
На жизненной тропе
Богам великим осчастливил лица,
И будто бы на равного себе
Глядел Олимп на своего любимца.
Во времени прекрасной той поры
С горы не раз к нему спускались боги,
Являясь на весёлые пиры
В сияющие золотом чертоги.
Жил умный сын, и вовсе не гордец,
В отцовском сердце, чувствами ведомом,
В любви безудержной позволил бог – отец
Танталу на Олимпе быть, как дома.
Где не ступала смертного нога,
Гулял
Один лишь этот факт, наверняка,
Давал Танталу повод возгордиться.
Когда гора была ему рабой,
А сам он – сыт отцовским попеченьем,
Тогда он возгордился сам собой,
Переполняясь собственным значеньем.
Потом пришла к Танталу зрелость лет
(Где Зевс – отец не был уже кумиром),
Он сам являлся на святой совет
И поучал богов, как править миром.
Пил на пирах амброзию, нектар,
Что пищею богов от веку были,
На землю нёс простым и смертным в дар
И осуждал Олимп в своей Сипиле:
Что замышляют боги для людей,
Кто верит Зевсу, кто совсем без веры,
Что бог Арес – жестокий, как злодей,
А Гера в ревности совсем не знает меры…
Пора бы положить всему конец —
Встряхнуть Тантала, чтоб покашлял кровью!..
Молчит боговеликий Зевс – отец,
Не видит сына за своей любовью.
3
И вот однажды на большом пиру
Промолвил Зевс, на сына глядя нежно:
– Я для тебя, что хочешь, сотворю,
Любовь к тебе, как океан, безбрежна. —
Десницею провёл по волосам,
Признательность высматривая в лике,
– Проси меня – и убедишься сам
В правдивости и честности великих!
Во взгляде из-под ломаных бровей
Насмешка: – Велика твоя награда!..
Я не нуждаюсь в милости твоей
И ничего мне от тебя не надо!
Удачами – обласканный вполне!
Собой доволен, видя вас, инертных!
А жребий тот, который выпал мне,
Прекрасней жребия богов твоих бессмертных!
И замолчавший громовержец Зевс,
Не возразив, нахмурил грозно брови,
Лишь мысль сверлила, в голове засев,
Что это – сын, родной ему по крови,
Вот так способен ранить без ножа,
Не брезгая словесной подтасовкой,
И чья высокомерная душа
Не признавала нежности отцовской.
Всё понял сын, но не сказал «прости»,
Он пировал, не подавая вида!..
А Зевс позволит дважды нанести
Богам Олимпа страшные обиды.
4
Когда-то Зевса не было на свете,
А миром правил Кронос (или Крон),
Он не любил детей, он знал, что дети
Взобраться могут на отцовский трон.
Он сам так поступил с отцом Ураном,
Взял хитростью, низверг и отнял власть.
Ах, эти дети!.. Поздно или рано,
Но не дадут навластвоваться всласть!
И повелел жене, могучей Рее,
К нему носить рождавшихся детей:
Посмотрит мельком – и, от счастья млея,
Безжалостно проглотит, лиходей.
Кронос пожирает своих детей (Дж. Флаксмен)
Пять раз переживая этот ужас,
Восстала материнская душа,
И Рея – мать перехитрила мужа,
Когда ждала шестого малыша.
Она умчалась, не теряя веру,
На остров Крит (родительский совет)
И, отыскав глубокую пещеру,
В ней породила мальчика на свет!
Выходит, горе отвела руками
(О! Крон бы ей такого не простил!..),
В пелёнки завернула длинный камень —
И муж его, не глядя, проглотил.
Хитрость Реи. С античного барельефа.
Рим, Капитолийский музей.
Так в мир вошёл сын Кроноса и Реи,
Великий Зевс, с их лаской не знаком.
Две нимфы, Адрастея да Идея,
Его вскормили козьим молоком
Нимфа Адрастея кормит маленького Зевса из рога.
(Барельеф II век до н. э.)
От Амалфеи с умными очами.
Когда же раздавался детский плач,
Куреты [5] громыхали в щит мечами,
Чтоб не услышал сына бог – палач.
Зевс и куреты. С античного барельефа. Рим, Капитолийский музей.
Хранимою была святых святая,
Пещера, где возрос великий бог:
Их стерегла собака золотая,
Чтобы никто бесчинствовать не смог.
В однообразье замкнутого круга,
Без материнской ласки и тепла,
Была собака сторожем и другом,
И настоящей радостью была.
Когда же вырос Зевс и миром правил,
Не оставляя Крону ничего,
Любимицу на острове оставил,
Велел стеречь святилище его…
Зачем при боге сильном и возрослом
Ушедшую в века взираем даль?
С разбуженною памятью о прошлом
Понятней будет Зевсова печаль.