Живун
Шрифт:
— Председатель привез. Привез ведь?
— То детишкам! — категорически заявила Марья.
— Это по какому постановлению? — поднял голос Мишка.
— А мы, детные, уговорились.
Мишка присвистнул, помрачнел.
Тогда вмешался Куш-Юр.
— Что привез вам из мир-лавки, то на всех: и на взрослых и на детишек. Конечно, как порешите…
— Ну нет! Мне положено — отдай, а свое — хошь, детишкам скорми.
— Тогда и рыбу по едокам, — взъерепенился Сенька. — Я вон сколько добыл, а отдаю в общий засол.
Мишка
— Тихо! — призвал к порядку Гриш. — Постыдились бы председателя.
— Ну, якуня-макуня! — покачал головой Гажа-Эль.
Не скрыл своего осуждения и Куш-Юр.
— Первые ягодки это, — горько усмехнулся Гажа-Эль и принялся разгружать калданку.
— Не я начал, — прошипел Мишка. — Ишь, захотел рыбу по едокам. Горби спину на него! Один раз привез больше других-то. Я так думаю, председатель: кто сколько добыл, столько каждый и засаливай. Тут уж без дураков. Давай скажи свое слово, чтоб не было между нас больше раздору.
Гриш предупреждающим движением руки остановил Куш-Юра — пусть повременит, послушает и других, а тогда уж судит — и первым высказал свое мнение:
— Не выйдет так, Миш. Снасти у нас в складчину, собрали из кусков, латали вместе. И улов общий. На то парма.
— Этак-то мне нету резону. Я себя завсегда прокормлю!
Гриш был мирно настроен, и ему очень не хотелось заводить ссору, особенно сегодня, при Куш-Юре, но оставить Мишкины слова без ответа он не мог. Подумавши или сгоряча Мишка бухнул — все одно: под парму подрубается.
— Вон что ты запел-засвистел! Как маленько про харч не стало заботки да припасик на складе завелся — так сам с усам. А забыл, с чего в парму сошлись?
— Верно! Верно! — закивали головами и мужчины и бабы.
— Теперь и я скажу, — выждав немного, начал Куш-Юр. — Резон тебе тот, Михаил, что порознь вы — голытьба, а вместе — сила. Один другого подопрет, и вместе продержитесь в эту трудную пору. Давно ли вы в парме?
— Да всего две луны, — подсказал Эль.
— Ну вот, а не узнать вас — раздобрели.
— Даже при комарах… Не греши, Миш, жить можно! — подытожил Сенька.
Но Мишка был непримирим.
— Тебе-то чего не жить? Только что не пьян, а сыт, и нос в табаке!
— Зачем в табаке — я не нюхаю, — хихикнул Сенька. Мишка махнул рукой и пошел к лодке выгружать рыбу.
4
Пока мужчины возились с рыбой — потрошили да солили, женщины успели подоить коров, накормить детей и приготовить обед. Солнце уже грело вовсю, и комаров стало меньше. Обедать расположились у костра. Стол был обильным. Уха, сваренная в большом котле, нярхул из нескольких муксунов, рыбья варка, малосольная и сушеная рыба, отварная солонина из утятины, сохраненная с весны, молоко,
Куш-Юр развязал свою дорожную котомку и достал из нее четверть буханки ржаного хлеба.
— Это от меня на общий стол!
— Что ты, что ты! Ты у нас в гостях, — зашумели хозяева.
Куш-Юр разрезал хлеб на тонкие ровные ломтики и положил в самый центр стола.
— Ты бы лучше, председатель, сулею выставил, якуня-макуня. — И Гажа-Эль поскреб за ухом. Его слова встретили веселым одобрением.
— Признаться, и я соскучился, — впервые улыбнулся Мишка Караванщик.
— И я! — Сенька даже сам поразился своей смелости.
Парасся было зашикала, но рядом сидевший Эль одобрительно похлопал Сеньку по колену:
— Рыбы наловил — мужиком стал.
— А я и так мужик: трех девок и мальчишку состряпал.
— Ну, то еще как знать, может, помощники были. — Эль игриво посмотрел на Парассю, которая, казалось, впервые в жизни не знала, как ей быть, — принять сказанное за шутку или отлаяться.
— Что мелешь! — замахала на мужа руками Марья. — Не выпимши, а башка как порожняя сулея.
— Разве, Манюня, не знаешь? Когда я выпимши, башка моя — полная сулея.
— А вот проверим. — Варов-Гриш вытащил из-под рубахи свою заветную флягу и потряс ею. — Попируем, мать родная! Сам председатель давал!
Тут застолье и вовсе повеселело.
Обедали долго, шумно. Спирт развязал языки. Вспомнили родные Мужи, и Куш-Юр не успевал отвечать на вопросы. Но много он не знал и теперь жалел, что не сообразил обойти родственников пармщиков и привезти весточки. Но ему прощали, наперебой давали поручения, кого навестить в селе и как обсказать про жизнь в Вотся-Горте.
Пока разговор шел о приветах да родне — все было чинно и ладно. Но потом взаимные попреки — то в лености, то в жадности, то в зависти. Вспомнили и такое, что в трезвых головах минуты не держалось, — всякую мелочь. Мишка после первого стаканчика опять нахмурился и бросал косые взгляды то на Сандру, то на гостя, сидевших друг против друга, а под конец и вовсе прогнал Сандру в избу, придравшись к какому-то ее слову.
Куш-Юр, тоже оттого, что был под хмельком, не выдержал, заступился за Сандру.
— Зачем же так-то, Михаил! Она ж молчит, а скажет, так дельно.
— Для кого дельно, а для кого нет!
Гриш уже не рад был, что распочал фляжку. Несколько раз он пытался урезонить товарищей, но куда там! Тогда он надумал развеселить их игрой на тальянке, своими песнями да скороговорками увлечь. Никакого веселья на этот раз не получилось, и Гриш горестно уронил голову на тальянку:
— Так-то вот, Роман Иванович, дорогой-бесценный…
Куш-Юр тяжело вздохнул, но подбодрил друга: