Живун
Шрифт:
— Эх, самим бы нам в парме оленей завести-заиметь! — почесал Гриш в затылке. — Тут и мясо тебе, и шкуры на малицы, на кисы…
Однако усаживались за стол немного хмуроватые: ночь, по обычаю, постовали, не спали, но главное — хмельного не было на столе. Сандра глядела на всех с лукавой улыбкой.
— Садись! — позвали ее. Она кивнула и молча вышла из избы. Вернулась, неся большую сулею самогона.
— Откуда? — уставились на нее.
Оказалось, Сандра предусмотрительно купила самогон через крестную, еще
Еще не выпив, все словно захмелели.
— Вот молодчина! — рассыпался в похвалах Гажа-Эль. — А я мучаюсь, проклинаю Гриша, пошто заманил в этакую даль. Ну, разговеюсь!
Выпили — развеселились. Песни запели. Мишка в пляс пустился. За ним — Сенька.
Барыня угорела — Много сахару поела. Барыня, тук и тук! Сударыня, бук и бук! —выделывал он кренделя под общий смех.
— Давай, давай! — подзадоривал захмелевший Гриш. Наигрывая плясовые мелодии, он притопывал в такт, видно было, у самого душа рвется выкинуть этакое невероятное.
«Славно у нас, дружно! Еще лучше заживем!..» — Он радостно зажмурился от этих мыслей.
И тем горше было ему от той ссоры, которая случилась нежданно-негаданно.
Сенька — нарочно сделал или случайно вышло так, — отплясывая, подмигнул Сандре:
— Пошли, суседка, на пару…
Гаддя-Парасся болезненно ревновала Мишку к Сандре, остро переживала Мишкино охлаждение к себе, ненавидела соперницу.
— Мой-то, непутевый! Нет, поглядите, люди! Ой, что-то нечисто тут!.. — злобно сказала она, поворотясь к Мишке. Вдвоем оставались… Поди, того… Ха-ха-ха…
Сандра онемела: наглая! Позеленела от приступа ярости. Все, что она так сдерживала, выплеснулось.
— Чужого не подбираю!.. — сверкнула она глазами. Пляши сама, тебе как раз… с брюхом.
Парасся насмешливо скривила губы.
— Да уж не хабторка!
Этого Сандра вовсе не могла стерпеть.
— Не тебе укорять! Думаешь, не знаю, от кого носишь? От моего дурака!
Мишка взъярился, накинулся на жену:
— Не бреши! Чего выдумала!
Парасся покраснела, заголосила:
— Ой, беда-беда! Что болтает! Тьфу, тьфу!
Разыгрался скандал…
— Да что вы! — стала увещевать Елення. — Пели-плясали — и нате! Хватит вам… — И обратилась к мужу: — Давай, Гриш, что-нибудь веселенькое…
Но Сандра не желала примирения.
— Бесстыжая! Все знаю, все вижу. Мало здесь липли, так еще в Мужах… Срам один… Мне все рассказали…
Вконец расстроенная, Парасся готова была зареветь.
Сильным ударом кулака Мишка сшиб Сандру с ног.
— Не смей! — не своим голосом вскричал Сенька и схватил Мишку за руку.
Тот,
— Ну, что говорила?! Глядите, непутевый-то! — с ехидным злорадством всплеснула руками Парасся.
Гажа-Эль оттолкнула Сеньку, отвел Мишку в сторону.
Хмурый, недовольный, что ему не дали выместить злость на Сандре и Сеньке, Мишка подошел к столу и залпом опустошил свою чашку, а потом и еще чью-то, стоявшую рядом.
— Зачем выпил мой самогон? — вскипел Сенька.
— Не твой. Наш. Сандра выставила, — огрызнулся Мишка.
— На нашу пушнину покупала! На общую! — не унимался Сенька.
— Твоя-то доля велика ли?
Гриш недовольно поморщился.
— Ну, пошли считаться. Я-то не корю никого. Эль — тоже.
— Завсегда так: кто меньше тешет, тот больше брешет, — сказал Гажа-Эль. — Пошли, Гриш! Неча тут делать…
Гриш хотел идти, его задержал Мишка.
— Ты как хочешь, святая душа, а я тебе заявляю при всех: не желаю быть в парме — и шабаш! Не желаю!.. Или — в пай!.. И все такое… — пьяно выкрикивал он.
Гриш понимал — не спьяну грозится, на уме держит…
— Проспись, Миш. Вытрезвишься, поговорим-потолкуем, — сказал он.
— Зачем — проспись? Сейчас желаю!.. И все такое…
Не ответив ему, Гриш ушел.
Он не успел еще раздеться, как услышал крики на дворе. Выскочил — Мишка с Сенькой схватились в драке. У Сеньки лицо в крови, но он, словно обезумев, лез на рослого, хваткого Мишку и — откуда только сила бралась — мутузил его.
Одному Гришу не разнять было бы их, да подоспел Гажа-Эль. Схватил в охапку Сеньку и унес в избу.
— Вот те и Рождество, якуня-макуня, — ворчал он.
Гриш долго не ложился спать. Сидел на лавке, сокрушенно вздыхал. «Разлад… Грызня… Так дело не пойдет… А трезвые дружно жили…»
После Рождества Вотся-Горт словно в печаль погрузился. Все ходили понурые, мрачные, словом не обмолвятся. Совсем тягостно было в избе Мишки и Сеньки. Оба глядели друг на друга волками. У Сеньки долго не проходили синяки под глазами, и нос, прежде мало заметный, неделю, если не больше, синел здоровенной картошкой. Мужики вставали рано и расходились — в тайге не повстречаешься. А женщины день-деньской напролет в избе, возле печи толклись.
Сандра осунулась. Парасся менее болезненно переживала разлад. Ей было недосуг. И прежде она не так-то легко управлялась со своей семьищей, а в нынешнем состоянии тем более. И хотя Парасся во всем виновата, первой пойти на примирение с Сандрой не желала.
В другой избе не ссорились, но и тут чувствовалась та же подавленность. Елення и Марья уже не перемигивались, не перешептывались — в открытую, как о достоверном факте, говорили о грехе Парасси. Осуждали ее одну. Сандре сочувствовали.