Живые тени ваянг
Шрифт:
Один из плетеных коробов, лежавших на тележке, упал на накатанный пирс, и посыпались из него тяжелые ювелирные изделия из серебра: кубок для вина, кувшины, курительница и несколько богато украшенных женских украшений. Матрос тут же нагнулся и подобрал их. Он бросил их в короб, как бросают на разработках камни — пустую породу: беспристрастно, и даже с чувством некоторого пренебрежения. Для него этот груз на несколько миллионов гульденов не представлял никакой ценности. Он был всего лишь причиной появившихся на его руках мозолей и маленькой-маленькой частью его долгой и тяжелой службы, которую он не имел права прервать
Этот матрос был одним из миллиона солдат и моряков, чиновников и купцов, ремесленников и людей без особого рода занятий, которые принесли присягу Ост-Индской компании за все время ее существования. Он был одним из оловянных солдатиков огромной армии авантюристов, которые надеялись увидеть в сказочной Азии «молочные реки и кисельные берега», и не просто увидеть, а похлебать их большой деревянной ложкой. Это была огромная армия людей, если учесть, что в семнадцатом веке в Нидерландах не проживало и двух миллионов…
— Лиза, а ты все еще здесь? — молодой моряк, видимо, знал ее и не раз видел именно на этом месте, как будто она и не уходила. — Нет, о твоем Годфри ничего не слышно…
Потом спустили со стапеля новое судно — «Петр и Павел». Для чужеземцев из Московии это был первый корабль, строительство которого они не просто наблюдали со стороны, но и выполняли сами. Так что каждая деревянная балка, каждая деталь этого красавца хранила тепло их мозолистых ладоней. Стофутовая махина гордо прошествовала вниз и коснулась поверхности залива. Изумленные зеваки не сводили с судна глаз: они были много наслышаны о причудах чужеземцев и потому с трудом воспринимали такой серьезный результат этих причуд.
В этот день даже солнце светило по-особенному, несмотря на то, что уже был последний месяц осени. Оно играло своими лучами, гоняя их по новой, еще не затоптанной грязью и кровью, палубе. Блики солнца пробежали по спокойной волне Северного моря — чистого и теплого в эту пору.
Трудно представить, что всего девять недель назад красавца по имени «Петр и Павел» не было и в помине. И вот он — острогрудый, с высокими мачтами и свежими парусами, с уютными каютами, мостиком для капитана, и даже — с пушками на случай пиратских налетов или же наоборот — на случай празднования победы. В «Походном журнале» «Петра и Павла» появилась первая запись о том, что готовый корабль спущен на воду шестнадцатого ноября, и присутствовали при таком важном событии послы Великого посольства.
Был вечер, и они сидели за столом в доме канатного мастера, где поселил их Николас Витсен. Это был уже не саардамский домик-лилипут, а добротный деревянный дом. Главное — окна, а через них открывается вид на другие постройки, которые убегают ровными длинными рядами, вплотную приближаясь к заливу. С утра, когда солнце поднимается из глубины синих волн и начинает раскрашивать яркими брызгами тусклое небо, оно становится необычайно красивым.: нежные краски — от розового до ярко-оранжевого — медленно выползают полукругом от линии горизонта. А вечером, вот как сейчас, можно любоваться закатом только во дворе — из окон его не видно.
— Какие там в Лейдене диковины! — царь Петр с восхищением рассказывал своим спутникам о поездке в этот небольшой голландский городок. — Чего там только нет! И египетские мумии, и норвежская хижина, и даже храм из Тафиса, коему уже семнадцать
163
Собрание древностей — речь идет о Государственном музее древностей, который находится в Лейдене.
— Живыми? — переспросил его Гаврила Кобылин.
— Нет, их нужно в крепкой браге держать…
А потом Петр Великий с чувством сожаления покачал головой:
— Эх, как же я вчера там опростоволосился! За весь русский народ… Стою я в этом собрании древностей и смотрю на картину одного лейденского художника, Рембрандт его фамилия. Удивительно! Мы дали название фрегату «Петр и Павел» в честь святых апостолов, а он посвятил им несколько картин. Видно, тоже почитал святых… И вот я только начал разглядывать одну картину, как заприметил рядом с ней… Что, думаете, может стоять возле такой картины? Не знаете! Наши лапти!
— Да неужели? — не на шутку удивился Меншиков.
— Вот-вот… Смотрю, вроде, хорошие лапти, из липового лыка [164] , прочные — подошва подплетена лозой. И написано: «Обувь из Московии». А этот… важный англицкий вельможа из замка Лоо Оранских, так громко сказал, что все услышали: «У них даже царь ходит в такой обуви!»
— Да ну? Так и сказал?
— Кажись, Алексашка, на меня посмотрел. Правда, я уже отвернулся от него, а сам хотел сквозь землю провалиться… А думаю я сейчас вот о чем. Придет день, снимем лапти и будем… деньги печатать, и не только себе — но и странам заморским!
164
Лыко — луб молодой липы и других лиственных деревьев.
— Неужто? — Меншиков удивился еще больше. — И для Голландии?
— Может, и для нее, а может, для нее как раз и не будем… Николас Витсен сказал, что их компания чеканит монеты. А мы ведь не компания, мы — государство. Так что тоже будем деньги печатать! И не только себе, но и туземцам — вот мое царское слово!
Глава 3
Альберт и Катарина. В Ост-Индию, навстречу судьбе
Сентябрь 1697 года.
Ночь выдалась на удивление душной, хотя днем было свежо, когда корабль стоял в Капштадте. Скорее всего, там только что прошел дождь. Ну, а здесь — как перед дождем. Катарина стояла на палубе совсем близко к носу корабля и, опираясь на поручни, вглядывалась в ночное небо. Оно было усыпано звездами и казалось опрокинутой чашей, в которой плавают зажженные свечки. Совсем не такое, как в Европе, звезд как будто больше, а вот некоторые знакомые созвездия найти трудно.
— Не свались за борт, — пошутил он, так внезапно появившись за ее спиной.