Живые. История спасшихся в Андах
Шрифт:
Голодающие занялись поисками новых источников пищи. Им не верилось, что в Андах ровным счетом ничего не растет, а ведь любая, пусть даже самая примитивная, растительность может подкрепить силы хотя бы чуть-чуть. Но рядом с самолетом лежал только снег, а почва находилась футах в ста[57] под его толщей. Помимо снега кругом торчали лишь голые камни. Какие-то из них все же были покрыты тонким слоем лишайников. Юноши соскребли их, перемешали с растопленным снегом и попробовали есть получившуюся массу. Она оказалась отвратительно горькой на вкус и совершенно непитательной. Кому-то пришла в голову мысль вскрыть обивку сидений, но внутри не оказалось даже соломы,
За несколько дней до этих экспериментов некоторые юноши поняли: чтобы выжить, придется питаться телами погибших. Лежавшие в снегу вокруг фюзеляжа трупы не разлагались благодаря сильному морозу. Сама мысль о том, что придется отрезать от них куски мяса, приводила живых в ужас, однако, учитывая всю тяжесть своего положения, они вынуждены были всерьез задуматься над таким страшным решением проблемы мучительного голода.
Юноши, которых первыми посетила мысль о каннибализме, осторожно поделились своими соображениями с друзьями и с теми, кто, по их убеждению, мог отнестись к их словам с пониманием. Этот болезненный вопрос несколько раз поднимали украдкой, пока Канесса наконец не предложил обсудить его открыто. Он настойчиво доказывал товарищам, что спасать их никто не будет, что придется самим выбираться из горного заточения; без пищи сделать это не удастся, а единственной пищей, оставшейся в их распоряжении, была человеческая плоть. Основываясь на собственных познаниях в медицине, он резким голосом объяснял окружающим, насколько быстро они слабеют и почему теряют силы.
— При каждом движении, — говорил он, — мы сжигаем клетки своего тела. И скоро ослабнем настолько, что будем не в силах отрезать куски мяса, лежащего у нас под носом.
Говоря о необходимости питаться человечиной, Канесса исходил не только из соображений практической пользы. Он настаивал на том, что моральный долг уцелевших — выжить во что бы то ни стало. Канесса был ревностным католиком, поэтому самые набожные ребята слушали его с особым чувством.
— Это всего лишь мясо, — говорил он. — Мясо и ничего больше. Души покинули тела и пребывают на небесах вместе с Господом. Здесь остались трупы. Это уже не живые люди, их мясо ничем не отличается от мяса животных, которое мы едим дома.
Другие юноши присоединялись к дискуссии.
— Вы же видели, как много энергии мы затратили на то, чтобы подняться в горы всего на сотню-другую футов[58], — сказал Фито Штраух. — А теперь подумайте, сколько сил нам потребуется для восхождения на вершину и на спуск по противоположному склону. Глоток вина и кусочек шоколада нам таких сил не придадут.
Правда, заключавшаяся в этих словах, была неоспорима.
Все двадцать семь человек собрались в салоне на совет. Канесса, Сербино, Фернандес и Фито Штраух повторили свои аргументы: если они не станут есть человеческое мясо, обрекут себя на верную смерть. Все обязаны выжить ради себя и своих родных. Господь желает спасти их и потому оставил им тела погибших. Желай Господь иного, те, кто выжил, тоже погибли бы в авиакатастрофе. Было бы непростительной ошибкой отвергать этот дар жизни из-за чрезмерной брезгливости.
— Чем же мы так сильно провинились перед Господом, что Он велит нам питаться телами наших мертвых друзей? — спросил Марсело.
На минуту в салоне повисло неловкое молчание. Потом Сербино посмотрел на капитана и произнес:
— А что, по-твоему, подумали бы они?
Марсело ничего не ответил.
— Я вот что думаю, — объявил Сербино. — Если бы мой труп мог спасти кого-то из вас, я однозначно хотел бы, чтобы вы им воспользовались. И вообще, если я
Эти слова развеяли сомнения, терзавшие многих раненых. Мысль о поедании мертвецов вызывала отвращение и оторопь, но в глубине души юноши соглашались с Сербино. В ту минуту и в том месте они заключили друг с другом джентльменский договор: если кто-либо из них умрет, остальные должны будут употребить его тело в пищу.
Марсело все еще колебался. Он и небольшая компания таких же оптимистов продолжали отчаянно цепляться за надежду, что спасатели скоро доберутся до разбившегося лайнера, но подавляющее большинство эту надежду уже оставило. Некоторые из самых молодых жизнелюбов перешли на сторону пессимистов (сами они предпочитали называть себя реалистами), затаив обиду на Марсело Переса и Панчо Дельгадо, потому что чувствовали себя обманутыми.
Впрочем, у Марсело и Панчо еще оставались сторонники. Коче Инсиарте и Нума Туркатти, оба сильные и благородные парни, сказали товарищам, что не считают их решение ошибочным, однако сами не готовы на такой поступок. Лилиана Метоль внешне выглядела спокойной, но в душе у нее, как и у всех, шла жестокая борьба чувств с разумом. Она очень хотела жить, невыразимо тосковала по детям, но мысль о каннибализме ужасала ее. При этом, учитывая положение, в котором все они оказались, Лилиана не находила такую мысль греховной; она умела провести границу между грехом и физиологическим отвращением, ведь общественное табу не было законом Божьим.
— Нет, — твердила она себе, — пока остается малейшая надежда на спасение и хоть что-то из обычной еды, пусть даже только плитка шоколада, я не сделаю этого.
Хавьер Метоль был солидарен с женой, но не стал отговаривать остальных от того, что они считали неизбежным.
Никто не допускал крамольной мысли, что Господь желает их смерти. Все считали стремление выжить добродетелью и потому верили, что вынужденный каннибализм не повредит их душам. И все же одно дело — принять решение, и совсем другое — начать действовать.
Спор продолжался несколько часов, и к середине дня всем стало понятно, что нужно либо приступать к делу немедленно, либо не приступать вовсе. Все обитатели «Фэйрчайлда» долго сидели в глубокой тишине. В конце концов четверо — Канесса, Маспонс, Сербино и Фито Штраух — поднялись со своих мест и вышли наружу. Несколько человек последовали за ними. Никто не хотел знать, кому предстоит первым отрезать мясо и от чьего тела.
Большинство трупов были занесены снегом, но ягодицы одного из них виднелись в нескольких ярдах[59] от фюзеляжа. Канесса молча опустился перед телом на колени, освободил кожу от одежды и воткнул в нее осколок стекла. Замерзшее мясо было очень твердым, и Канессе удалось отрезать лишь двадцать узких полосок, каждая размером со спичку. Он поднялся на ноги, подошел к самолету и разложил ломтики на крыше. Ветер, солнце или мороз провяливают любое мясо.
В салоне по-прежнему царила тишина. Всех сковало оцепенение. Канесса сообщил, что положил мясо на крышу, чтобы оно оттаяло на солнце, и предложил тем, кто уже внутренне приготовился пройти точку невозврата, выйти и съесть кусочек. Никто не вышел, и Канесса решил подать всем пример. Помолившись Всевышнему, он взял в руку одну из порций. Даже теперь, когда юноша окончательно и бесповоротно принял непростое решение, ужас от предстоящего поступка парализовал его. Он не мог ни поднести руку ко рту, ни опустить ее. Овладевшее им отвращение отчаянно боролось с упрямой волей, и воля одержала верх. Рука поднялась, и ломтик мяса отправился в рот. Канесса проглотил его.