Живым или Мертвым
Шрифт:
Согласно отчету, остальные двадцать пять снимков представляли собой дубли фотографий трех различных участков макета, двух спереди и одного сзади, на которых имелись какие-то обозначения. Мэри Пэт попросила показать их, и Марголин запустил режим «слайд-шоу». Когда снимки отмелькали, первой молчание нарушила Мэри Пэт.
— Две отметки на переднем краю похожи на марку производителя. Дрисколл сообщил, что макет был сделан на толстенной фанере. Может быть, по этим меткам удастся хоть что-то установить. А третья отметка, в задней части… Я, конечно, могу ошибаться, но мне, кажется, что она сделана от руки.
— Согласен, — кивнул Марголин. — Пусть переводчики разберутся.
— А как насчет вопроса на миллион долларов? — осведомилась Каммингс. —
— Надеюсь, летнее поместье Эмира, — сказал Тернбулл. Все рассмеялись.
— Если бы желания были лошадьми… — протянул Марголин. — Мэри Пэт, я вижу, что у вас в голове шестеренки включились. Есть какие-то мысли?
— Возможно. С вашего позволения, я выскажусь попозже.
— Как насчет документов из патронного ящика? — спросил Тернбулл.
— Переводчики обещают — завтра к вечеру, — ответил Марголин. Он открыл свою папку, вынул оттуда карту, захваченную в пещере, и развернул на столе. Все встали с мест и склонились над картой.
— Управление картографии Министерства обороны, — прочла Каммингс надпись в легенде. — 1982?
— Осталась от советников из ЦРУ, — объяснила Мэри. — Они хотели, чтобы у моджахедов были карты, но только не самые лучшие.
Марголин перевернул карту и показал схему Пешавара, вырванную из путеводителя «Бедекера».
— Пометки… — произнесла Мэри Пэт, ткнув пальцем в схему, и наклонилась ниже. — Точки. Шариковой ручкой. — Участники совещания уставились на схему и, при ближайшем рассмотрении, обнаружили на ней девять отметок, каждая из которых представляла собой группу из трех или четырех точек.
— У кого-нибудь есть нож? — спросила Мэри Пэт. Тернбулл протянул ей перочинный ножик, она аккуратно срезала клейкую ленту, державшую малую карту на обороте большой, и перевернула листок из «Бедекера». — Прошу вас…
В правом верхнем углу была проставлена маленькая, в четверть дюйма величиной, стрелка, указывающая вверх, и три точки, а рядом — такая же стрелка, только направленная вниз, и четыре точки.
— Легенда! — прошептал Марголин.
Глава 23
Каша заварилась в Министерстве юстиции. Пентагон переадресовал туда рукописный рапорт первого сержанта Дрисколла об операции по захвату пещеры в Гиндукуше. В кратком, всего на три страницы, рапорте все же достаточно подробно рассказывалось о том, что и как делали Дрисколл и его люди. Сотрудника, просматривавшего донесение, потрясло перечисление убитых. Дрисколл честно сообщил, что они убили не менее девяти афганцев, четверых из них — лично он выстрелами в упор из пистолетов с глушителем. «Выстрелами в голову» — прочитал юрист, и у него похолодела кровь в жилах. Из всего, с чем ему приходилось сталкиваться в жизни, этот документ лучше всего подходил под определение «признание хладнокровного убийцы». Ему доводилось читать признания убийц, но никогда еще ни один из них не сознавался столь откровенно. «Этот самый Дрисколл грубо нарушил законы, или правила, или что там еще может быть, — думал юрист. — Дело происходило не на поле битвы, это была даже не работа снайпера, который с расстояния в несколько сотен ярдов убивает людей, когда те высунутся из-под прикрытия, словно силуэты уток в стрелковом тире. Он «занимался плохими парнями» (так он назвал все это), когда те спали. Спали! Совершенно беззащитные, а он, не раздумывая, убил их всех и бесстыдно признался в этом, как будто докладывал всего лишь о том, что подстригал газон перед домом.
Это не лезло ни в какие ворота. Он свалился на них, словно снег на голову, как говорят герои вестернов. Они не могли даже оказать сопротивление. Даже не знали, что им угрожает смертельная опасность, но этот мерзавец Дрисколл вынул пистолет и расстрелял их всех, как мальчишка топчет муравьев. Но ведь это были не муравьи! Это были человеческие существа, находившиеся под защитой международного права, их следовало арестовать, после чего они
Юрист был молод, ему еще не исполнилось тридцати лет. Он закончил Йель одним из лучших в своем выпуске, после чего получил место в Вашингтоне. Он мог бы стать помощником судьи Верховного суда, но ему перебежал дорогу какой-то выскочка из Мичиганского университета. Впрочем, теперь он не сомневался, что это место не понравилось бы ему. Новый Верховный суд уже пять с лишним лет представлял собой оплот твердолобых консерваторов, поборников предельно узкого толкования конституции, поклонявшихся букве закона, словно она заменила для них Зевса — верховное божество древних греков. Как баптисты из южных штатов на своих молитвенных собраниях или телевизионных проповедях, которые показывали каждое воскресенье по утрам и которые он видел лишь мельком, переключая каналы в поисках утреннего ток-шоу.
Черт возьми!
Он вновь перечитал рапорт и был на сей раз оскорблен качеством изложения. Мало того, что солдат армии Соединенных Штатов убивал без жалости и без оглядки на международные законы, так он еще описал все это таким языком, который и суконным-то назвать было бы слишком мягко.
Рапорт попал к нему на стол от приятеля-однокурсника, работавшего в аппарате министра обороны, с запиской, что никто в Пентагоне не обратил никакого внимания на эту бумагу, но он, юрист, считает ее совершенно возмутительной. Нового министра обороны совершенно подмяли под себя гнусные бюрократы с противоположного берега реки. Хотя он и сам юрист, но ему приходится слишком много общаться с этим быдлом в погонах. Он никак не отреагировал на этот отвратительный документ, невзирая даже на то, что действующий президент запретил применение вооруженной силы где бы то ни было, кроме открытых войн.
«Ну уж нет!» — решил молодой юрист и принялся составлять свою собственную пояснительную записку по поводу этого дела. Этой гневной записке предстояло попасть к руководителю секции, выпускнику Гарварда, имевшему прямой доступ к президенту. Ну, во всяком случае, такой доступ у него должен был иметься, поскольку его отец был одним из главных политических сторонников президента.
«Этот первый сержант Дрисколл — просто убийца», — думал юрист. Конечно, когда дело дойдет до процесса, судья может пожалеть его, сослаться на то, что он вроде как солдат и вроде как воевал. Юрист твердо знал, что это чушь, что войны никакой нет, потому что Конгресс ее не объявлял. Но общественное мнение привыкло воспринимать происходящее там именно так, и адвокат Дрисколла будет упирать именно на это, и федеральный окружной суд — который защита выберет под предлогом беспристрастного отношения к солдату, — сжалится над убийцей именно по этой причине. Это стандартная тактика защиты, но при любых обстоятельствах убийце придется несладко. Даже если его оправдают (что вполне вероятно, особенно если учесть, что защитник поработает над составом жюри присяжных, что ему будет не так уж трудно сделать, особенно в Северной Каролине), он получит хороший урок, который пойдет на пользу и множеству других солдат, которые пока еще бегают по горам с ружьями, а не торчат на скамье подсудимых.
Чего тут рассуждать — этот случай окажется посланием, а это послание просто необходимо отправить. Среди множества вещей, которые отличают Соединенные Штаты от какой-нибудь банановой республики, на первом месте стоит беспрекословное подчинение военщины гражданскому руководству. Иначе Америка не отличалась бы от Кубы или какой-нибудь паршивой Уганды при Сиди Амине. Преступление Дрисколла, какой бы мелкой сошкой он ни был, выходило за грань допустимого. Этим типам необходимо постоянно напоминать о том, кто ими командует.