Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
– Костырев, - подзывает Нахимов адъютанта.
– Передайте сигналы на корабли, чтобы мичманы явились за приказом...
– О чем приказ, Павел Степанович? Что вы решили?
– беспокоится Моллер.
– Какой приказ?
– тоже справляется лейтенант.
– Садитесь, продиктую.
Нахимов, не отвечая генералу, подходит к окну и прислоняется пылающим лбом к холодному стеклу. Твердо и раздельно говорит:
– Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона; - я в необходимости нахожусь аатонахь суда вверенной мне эскадры, а оставшиеся на них команды с абордажным оружием присоединить к гарнизону. Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться,
– Как герой, - повторяет Костырев.
Павел Степанович продолжает стоять, упираясь лбом в стекло. Оно затуманилось, стало влажным, и корабли посерели, стройные могучие крепости, для которых Севастопольский рейд превратился в ловушку. А может быть, сжечь? Навесить на борта смоляные кранцы и устроить иллюминацию, чтобы чертям стало страшно. Нет, огонь может перекатиться на город. Пусть спокойно идут на дно.
– Добавьте еще: нас соберется до трех тысяч. Сборный пункт на Театральной площади.
Моллер растерянно обмахивается платком. С кучкой матросов сумасшедший моряк хочет отразить неприятеля, расколотившего главные силы армии. И он должен участвовать в таком скандально-дерзком предприятии.
– Ах, ваше превосходительство, вы приняли геройское решение. Я буду свидетельствовать его величеству!
– восклицает Моллер, и легкие слезы катятся по жирным щекам.
– Мы отдадим свои жизни за веру, царя и отечество.
К счастью, крайнее решение Павла Степановича можно не выполнять. Англо-французы делают чересчур осторожные рекогносцировки и не догадываются, что город легко взять открытой атакой. Они медленно устраиваются между Черной речкой и Балаклавой. А Корнилов и Тотлебен, обнаружив исчезновение перед собой неприятеля, переходят на Южную сторону с десятью флотскими экипажами и несколькими армейскими батальонами.
Всего несколько дней Павел Степанович не видал Владимира Алексеевича, но кажется, что прошло много лет. Совсем другой Корнилов, постаревший, с горькой складкой у сжатого рта, с каким-то новым знанием жизни в глазах.
"Прозрел", - думает Павел Степанович.
А Корнилов, как только они остаются вдвоем, порывисто сжимает руки старшего друга.
– Вам одному могу поверить то, что для сына пишу... Стыжусь всей жизни своей...
– Зачем же, Владимир Алексеевич!
– Да, да, стыжусь легкомыслия своего, барской веры в ум нашей аристократии; в того же Меншикова разве не был влюблен?! Еще после Альмы жалел негодяя. Он - подлец, он - изменник. Где он с армией? О войсках Меншикова сейчас ни слуху ни духу. Что ожидать в этих условиях, кроме позора? С мизерным войском, разбросанным по огромной территории, при укреплениях, кой-как созданных в две недели, что сделаем? Князь должен дать отчет России в гибели города...
– Но мы не отдадим его. Вы не отдадите, - с силой внушает Нахимов.
Корнилов поднимает голову, но сразу потухает огонь в его глазах.
– Ах, хотелось бы верить, что восторгом спасемся. Я знаю - войско кипит отвагою. Но все это может только увеличить резню. Если бы я догадался, что князь способен на изменнический поступок, конечно, никогда не согласился бы затоплять корабли; лучше бы вышел дать сражение двойному числу врагов.
В свою очередь Павел Степанович сжимает и трясет нервные руки Корнилова, решительно подводит его к дивану.
– Вы устали, голубчик. И сами не знаете, что в вас сила наша, что с вашим руководством мы вдвое увеличим наше сопротивление. Отбросьте бесплодные рассуждения и продолжайте трудиться, как трудитесь все эти дни. Вы сделали крепостью Северную сторону, сделаете такими Южную и Городскую. Враг медлит, на наше счастье.
– Вы полагаете? Ах, всегда, Павел Степанович, утешительно вас слушать. Но я должен пересмотреть и передумать... Когда вспоминаю, как и из-за чего вам, бывало, жаловался, хочется наверстать
На это Павел Степанович не отвечает. Должно быть, безжалостная правда, неизбежная правда лечит и спасает. Возможно, Корнилов не один. Война учит всех честных патриотов и, собирая их в один лагерь против англо-французов, заставляет по-иному думать о том, кто давит из дворца у Невы.
В этот вечер Павел Степанович уступает Корнилову руководство обороной Южной стороны и города.
– Я буду полезнее по части артиллерии, - уверяет он.
И Корнилов, стремясь утопить свое горе и свои заблуждения в горячей работе по созданию обороны Севастополя, жаждая еще и еще дел, соглашается. Легко и счастливо, без трений образуется триумвират. Трудно сказать, кто в нем больше делает для создания оборонительной линии Севастополя. Очень важна настойчивость Корнилова, понуждающего командный состав точно и быстро выполнять его распоряжения по работам на батареях, бастионах, в городе и порту. Но содержание и смысл этим работам дает инженер-организатор Тотлебен. До сих пор малоизвестный подполковник указывает пункты, на которых должна быть выставлена сильная артиллерия. Он определяет направление траншей для ружейной обороны и сосредоточения фронтального и флангового огня по всем подступам к городу, по всем извилинам прихотливого рельефа окрестностей. Его сотрудники, скромные инженеры Ползиков, Орда и другие, ведут работы на бастионах, усиливая оборону Севастополя каждый день.
Нахимов - блестяще образованный артиллерист - участвует во всех начинаниях Тотлебена и ревностно помогает инженеру. Как старший флагман, он содействует своим опытом Корнилову в извлечении для обороны всех средств флота и порта. Но есть у него и своя особая задача.
Его видят все - на батареях, перестреливающихся с неприятелем, на кораблях, с которых свозят порох и ядра, на пристанях, где ждут назначения вновь сформированные части, на крутых подъемах, где впрягшиеся матросы с руганью тащат пушки в гору. То адмирал спокойно стоит под пулями, то показывает, как лучше сложить груз в барказ. Еще через час он заботится, чтобы встреченная им часть не мокла под дождем и скоро получила горячий приварок с чаркой водки. На крутой улице он помогает вытянуть пушку. Всегда для солдат и матросов есть у него простые слова, которые осмысливают труд и подвиг, которые заставляют чувствовать, что в Севастополе обороняется родная земля, вся необъятная великая Россия.
Корнилова узнают как геройского командира, передают его фразу: "Заколите того, кто осмелится говорить об отступлении. Заколите и меня, если бы я приказал вам отступить". Но даже тем рядовым, которые не знают адмирала Нахимова, хорошо знаком Павел Степанович: каждому севастопольцу известна его сутулая фигура с золотыми адмиральскими эполетами и короткой саблей. Он становится душой обороны Севастополя.
У союзников недостаточно войск, чтобы обложить Севастополь. Они очищают Инкерманские высоты, и следом за ними возвращаются войска Меншикова. 18 сентября на усиление гарнизона приходят Бутырский и Бородинский полки. 20 сентября князь приезжает и осматривает работы по укреплению Южной стороны. Он с кислой улыбкой протягивает руку Нахимову.
– Как видите, вам не пришлось встречать неприятеля. Генерал-адъютант Корнилов своевременно переехал в город.
– Я не мог знать, ваша светлость, что взрослые люди затеют игру в жмурки-с, - громче обычного отвечает Нахимов.
Князь надменно играет плеткой. Говор в свите смолкает.
– Ужели непонятно-с, - безжалостно продолжает Павел Степанович. Канробер и Раглан искали вас на юге, вы увели войска на север. Они сюда - вы туда. Подлинно-с - жмурки.
– Такие анекдоты на баке рассказывают, господин Нахимов.
– У князя дергается нога, и он еще сильнее взмахивает плеткой.