Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
– Лазарев приветствует. Сказал, чтобы сегодня командир "Силистрии" отдыхал, а завтра поутру являлся.
Пьют в этот вечер немного. Николаевцы расспрашивают о князе Меншикове и его деятельности во вновь созданном Главном морском штабе. Верно ли, что князь собирается насаждать солдатскую муштру? Сюда уже дошли вести о происшествии на эскадре Беллинсгаузена, и от Павла Степановича ждут подробностей. Как шла эскадра? Почему заметил опасность лишь концевой фрегат?
– Друзья мои, - молит Нахимов, - мне этот эпизод поперек горла - не могу о нем вовсе говорить. Одно хорошо - без дагерортского происшествия не скоро довелось бы возвратиться
– Охотно, - отзывается Корнилов, - но сначала удовлетворите наше любопытство в отношении князя Меншикова.
В лице Нахимова изображается досада.
– Меншиков, Меншиков! Не по душе мне князь, следственно мнение мое будет пристрастно.
– Ваше мнение ценно как заключение моряка, пребывавшего в Петербурге довольно долго, - настаивает Корнилов. На его смуглых щеках выступают красные пятна. Он нервничает.
– О Меншикове разно говорят; от отца я слышал, что князь храбр, бескорыстен и не лишен способностей; при разностороннем образовании это свидетельства в его пользу.
Корнилов словно вызывает Нахимова на спор. Но Павел Степанович добродушно усмехается.
– Беда, когда один остроумец наскакивает на другого. В Москве ныне проживает возвратившийся из-за границы знаменитый Чаадаев.
– Тот, которому посвящал мятежные стихи в прежнее царствование Пушкин?
– любопытствует Путятин.
– Он самый. Только нынче Чаадаев других взглядов, скептический и злословящий посетитель Английского клуба. Ну-с, недавно Меншиков был в Москве и в клубе обратился к Чаадаеву. Почему-де тот не кланяется, не узнает старого знакомого. "Ах, это вы, - ответил Чаадаев.
– Действительно, не узнал. Мундир попутал - прежде был у вас красный воротник". Меншиков объяснил: "Адмиральские воротники черные, а я возглавляю флот".
– "Вы? Да я думаю, вы никогда шлюпкой не управляли".
– "Что ж, не черти горшки обжигают" - отвечает князь и от Чаадаева ретируется, но тот успел дать еще залп: "Да, разве на этом основании".
Павел Степанович обводит застольное общество повеселевшими серыми глазами и заливается неудержимым смехом.
– Так, получив черта, и удалился наш князь{4}!
Анекдотом офицеры смущены, и, кроме Истомина, никто не вторит смеху рассказчика. Авинов цедит:
– Чаадаев, кажется, вышел в отставку ротмистром. Не пристало ему издеваться над одним из первых людей империи.
А Корнилов с принужденно-вежливой улыбкой уверяет:
– Эта история по меньшей мере неубедительна для определения качеств князя.
– Вы думаете?
– сердито и громко переспрашивает Павел Степанович.
– Не дай вам бог на деле убедиться в противоположном утверждении.
Холодок после рассказа Нахимова недолго связывает компанию. В другом конце стола Чигирь вовремя произносит вычурный и двусмысленный восточный тост.
А через полчаса Меншиков совсем забыт в жаркой перепалке о возможности форсировать Босфор. Корнилов уверяет, перечисляя укрепления и замки, что эскадра, сильная артиллерией и способная высадить десант, прорвется к Стамбулу. Путятин, не оспаривая сведений Корнилова (они вместе проделали картографические работы на берегах пролива), более осторожен в выводах.
– Надобно опровергнуть западные авторитеты. А англичане и французы считают, на историческом опыте, корабли бессильными против береговых крепостей, - напоминает он.
– Отсталость
– С каким мнением вы согласны, Павел Степанович?
– Я-с?
– Нахимов встречается с небольшими, но горящими под выпуклым лбом глазами лейтенанта.
– Не знаю, кому из вас будет угодно считать мое высказывание верным. Путятину, по наваринской памяти, думается - нет. Вот моя мысль: побеждают желающие победы, стойкие и умелые. Люди-с - основа всех тактических теорий. А потому задача наша - на кораблях воспитывать в идее наступления, на берегу, в военных портах - в идее обороны. Тогда чужие укрепления возьмем, как Ушаков на Корфу, а своих не отдадим.
– Чудесно! Чудесно!
– восклицает Корнилов и, пригибаясь к уху Нахимова, едва слышно просит: - Не сердитесь за Меншикова. Я мыслю, что государь выбирает достойных советчиков.
Павел Степанович наклоняет голову. Корнилов волен принять этот безмолвный жест за согласие.
Проснувшись на заре - солнце светит прямо в постель, - Нахимов вспоминает горячность Корнилова и отдает должное молодому офицеру - есть ум, есть пыл... Но все образовано другой средой, чаяниями другого поколения... По крайности, любит флот. На него, на Истоминых, на моего Завойко можно надеяться, что их с верной морской дороги не свести.
Он одевается тщательно, - Лазарев с первого взгляда заметит малейшую оплошность. Но еще нет десяти, как приказывает доложить о себе. Лазарев быстро катится навстречу. Обнимает и целует в обе щеки, тычась в переносье взбитым хохолком.
– Хорошо, хорошо, дорогой Павел Степанович! Теперь у меня все "азовцы". Здоровье как? Ревматизмы мучили, слышал? Пойдет на поправку в тепле. Скорее бы только перетащить "Силистрию" в Севастополь.
Он говорит быстро, ходит по кабинету, как раньше на шканцах, четким командирским шагом, в сюртуке с Георгием, заложив руки за спину. Внезапно останавливается, тепло смотрит на Павла Степановича и вдруг заливается смехом.
– А в дагерортской истории был молодцом. Уж я порадовался, что не был на месте Фаддея Фаддеевича. Грешен, порадовался.
– Когда же вы, Михаил Петрович, штурманов на малых глубинах не поверяли лично? Всегда нам твердили, что корабль любит воду, и в архипелажных плаваниях со шканцев не сходили.
Лазарев качает головой и хитро щурится:
– Обижал вахтенных начальников своим наблюдением? Да?
Он привлекает Павла Степановича на уютный ковровый диван с подушками на восточный лад, садится рядом и начинает вводить нового сотрудника в дела и заботы Черноморского флота.
– Наследство от Грейга получил я такое, что в пору было подозревать, будто намеренно флот доводили до состояния полного ничтожества. Строили мало и плохо. Лучшие корабли через три-четыре года после спуска гнили. Внутри все худо, расположение дурное. Словно и не знали об успехах корабельной архитектуры. И заметьте, до меня в Севастополе никто не думал строить доки. Не только строить, разобрать корабль негде было. Поэтому завалили бухту в самой главной части днищами старых кораблей.
А о людях? Я не оправдываю того, что здесь случилось. Но надо же знать меру. И вы помните мое правило: обеспечь, чтобы человек был бодр, здоров, сыт, одет, в тепле и чистоте, а тогда с него спрашивай, три шкуры дери. Ох, плохо обучали при Грейге и мало имели народу. И теперь нехватка еще по всем статьям.