Жизнь адмирала Нахимова
Шрифт:
– Да на каждый чих из Петербурга не наздравствуешься.
К первому боевому делу он не поспел. Еще восьмого мая, когда въезжал в Москву, эскадра появилась в виду высоты Субаши, обстреляла аулы и завалы черкесов, содействовала высадке. В деле у Субаши, как и в прошедшем году, снова отличился Корнилов. И Раевский, представлявший молодого офицера к чину капитана 2-го ранга, сейчас просит о присвоении ему следующего чина.
– Мне, – делится Лазарев с прибывшим на "Силистрию" Нахимовым, внимание генерала к Корнилову лестно. Я сам его выделяю из всех наших офицеров. Размах, талант администратора,
Они разговаривают на палубе "Силистрии", отдалясь от группы штабных армейцев и моряков. В темноте не видно берега, но близость его ощутима корабли стали на картечный выстрел. С гор скатывается холодный воздух и доносит запахи леса и фруктовых садов. Бесчисленными огоньками, соперничающими в частоте с звездами, горят костры; где-то они в ущельях, на склонах гор и в долинах. Горцы обозначают для соседей свое расположение и охраняются цепью секретов от неожиданного нападения русских.
– Трудно поверить в этой тишине, что мы накануне боя, – признается Нахимов.
– И добавьте – с врагом, которого Лондон и Стамбул не допускают мириться. А нам нельзя оставлять в своем тылу черкесов незамиренными. До новой войны с Турцией от Анапы до Поти берег должно прочно закрепить.
Он прислушивается:
– Прибой будто небольшой. А шумит…
– На гальке.
– Шли бы вы отдыхать, – предлагает Лазарев. – Денек постоим, а к вечеру начнем трудиться.
– Значит, командование правым флангом гребных судов за мною, Михаил Петрович?
– Если не передумали, я сейчас отдам приказание. Адмирал открывает дверь в салон, и оттуда вырывается на галерею гул возбужденных голосов.
– Есть два вида управления колониями…
– Да, батенька, какие у нас могут быть колонии…
– А верность черкесов и абзыхов русским?!
– Казачество здесь распространится…
– Мужиков из голодных северных мест поселить…
– И ничего с крепостными вы не сделаете. Сравните нищету Испании с благоденствием Южной Франции. Свободный труд…
Павел Степанович закрывает дверь и кладет локти на перила. Нужно побыть в тишине после насыщенного впечатлениями дня. Утром, когда шхуна "Гонец" дала сигнал, что на борту ее командир "Силистрии", со всех кораблей его приветствовали капитаны. А на "Силистрии", несмотря на присутствие Лазарева, команду построили на реях и верхней палубе. И громкое "ура" катилось по морю, когда шлюпка подходила к парадному трапу. А уж когда он поднялся и взволнованно скомандовал после рапорта: "Вольно", – все матросы сгрудились, по-детски смотрели, как он пожимает руки офицеров и целует старого соплавателя Сатина, и – куда ни оглянись – были приветливые, открытые взоры, сердечные улыбки.
"Конечно, я поведу гребные суда. Под пулями черкесов по крайности буду в своей семье моряков. Покажу, что не отстал от них…"
Отрадно проснуться утром на корабле. Солнце за горами, и на стылой воде лежат тени до дальнего горизонта, Слышно, как скатывают из брандспойта палубу, шлепают крепкие босые ноги
– За такую драйку под килем протянуть.
– Почему брасы не выбраны?!
Скоро будут играть зорю и раздастся выстрел с адмиральского корабля, с его корабля… Надо вставать.
Насвистывая, Павел Степанович окатывается до пояса холодной водой, бреется, надевает белые брюки и туго накрахмаленную белую рубашку, повязывает широкий черный галстук и выпускает длинные концы воротничка. Остается набросить короткую тужурку, по-летнему, не застегивая ее, и взять фуражку.
"Та-та-та-а", – заливается горнист.
"Ба-бах!" – выстрелила сигнальная пушка.
Сразу после молитвы он окунается в будни корабельной жизни. Осматривает брот-камеру и камбуз, шкиперскую и крюйт-камеры, лазарет и нижние деки. Пропасть мелочей занимает командира "Силистрии". В его отсутствие о многом не заботились бы, но, видно, часто вмешивается адмирал. С полудня, однако, он занят лишь подготовкою к высадке.
Зовут на совещание сразу после обеда. Лазарев предоставляет слово Корнилову и вместе с Раевским благосклонно смотрит на своего нового начальника походного штаба, раскладывающего карту, списки с числом гребных судов от кораблей и фрегатов и расписанием по судам назначенных в десант солдат.
Красивое худощавое лицо Корнилова уверенно, и докладывает он свободно, будто много лет состоял в роли штабного начальника.
Невольно и Нахимов любуется своим молодым сослуживцем. Но настораживается при чтении инструкции правофланговому отряду. Что-то чересчур детализовано, и одинаковые указания даны левому флангу. А ведь береговая линия неодинакова. Мысленно он решает: более легкие гребные суда выдвинуть вперед, выбросить без замедления застрельщиков, а с барказов, на которых есть фальконеты, сначала обстрелять устье реки и рощицы, в которых могут сидеть стрелки неприятеля. Впрочем, такое решение надо проверить на местности.
Лазарев спрашивает:
– Против инструкции, составленной штабом, нет возражений?
– Я должен предупредить, что место высадки левого фланга мне знакомо, быстро взглянув на Нахимова, говорит Корнилов. – Что касаемо правого фланга, точное направление с наибольшими удобствами никому не известно. Мы можем рассчитывать лишь на морской глаз Павла Степановича.
Нахимов наклоняет голову к окну:
– Ничего-с, промерим. Попрошу внести в инструкцию для господ командиров, чтобы суда были обеспечены сигнальщиками с принадлежностью, шлюпочными лотами и надежными верпами. Потом, извините, Владимир Алексеевич, я, может быть, пропустил – относительно саперного инструмента: лопат, топоров и пил. Полезно сразу устраивать завалы.
– Это, пожалуй, армейская часть, – сдержанно возражает Корнилов, скатывая в трубку карту.
– Наша часть, наша, а капитан прав – командиры рот часто забывают снабдить первый бросок десанта, – вмешивается Раевский, – запишите, полковник.
Нахимов делает еще несколько замечаний и покойно устраивается в кресле.
– Теперь, кажется, все. Командиров кораблей я вызывать не буду, заключает Лазарев. – Вы, Павел Степанович, и вы, Владимир Алексеевич, обойдете гребные суда и лично проверите, чтобы все подготовлялось по правилам.