Жизнь Бальзака

Робб Грэм

К сожалению, Бальзак вынужден был скрыть важнейшую улику – подробность, которую сообщил ему сам Петель: у его жены была интрижка со слугой. В таком случае все вставало на места: типичное преступление по страсти. Должно быть, Петель ненадолго вышел из кареты, а вернувшись, застал в ней жену с любовником. Он выстрелил в жену, а слугу прикончил ударом молотка. Мадам Петель была на шестом месяце беременности. Она еще сумела выбраться из кареты, побежала по полю, упала в лужу лицом вниз и захлебнулась. Бальзак защищал человека, зная, что он убийца, хотя он и намекал в своем «Письме», что Петель стал «невольником чести». Во всяком случае, убийство не было предумышленным и смерти Петель не заслуживал.

Мотивы Петеля сомнений не вызывали; но что же с мотивами самого Бальзака? Внимание, которое уделили его «Письму» во всей

Европе, дало повод шайке завистливых бездельников обвинить Бальзака в саморекламе. Любой, кто прочтет «Письмо» сейчас, скорее всего, придет не к такому однозначному выводу. Помимо всего прочего, Бальзак защищал свою профессию и честь писателя. Он произнес пламенную речь в защиту человека против государства, обличал суд, который выносит приговор под влиянием газет (от поношений газетчиков Бальзаку приходилось страдать ежедневно). И вот еще одна биографическая подробность: он умолял не судить человека за «ошибки его молодости», или его долги, или страсть к коллекционированию антиквариата. Бальзак настаивал на проведении надлежащей криминалистической экспертизы. Он был вне себя, узнав о бездумном уничтожении улик – отпечатков пальцев, волос и волокон материи. Больше всего его возмущала косность судей. Для Бальзака дело Петеля стало возможностью защитить принцип, проверить, сумеет ли он исправить зло, которое он осуждал в своих произведениях. Он сыграл важную роль в подлинной драме, которая также могла закончиться своего рода искуплением. Возможно, в подсознании он защищал и честь своей семьи: двадцать лет назад его близкие спрятали голову в песок, а дядя Луи Бальса потерял свою за преступление, которого он не совершал.

У правосудия все шло своим чередом. Король уже собирался заменить смертную казнь каторгой, но получил письмо, в котором ему сообщали, что помилование плохо скажется на нравах во всей провинции. Должно быть, довод показался ему вполне веским, потому что 28 октября 1839 г. Петель отправился на гильотину.

Бальзак был в ярости. Он как раз сочинял славную сказку о Золушке под названием «Пьеретта»; сказка должна была стать подарком для маленькой Анны Ганской. После смерти Петеля горечь пропитала и сюжет «Пьеретты», и Бальзак написал одно из самых жестоких своих произведений⁹¹³. Трагический конец маленькой сиротки, порабощенной, мучимой и изувеченной приемными родителями, заканчивается уничтожающей моралью: «Законы были бы подарком для негодяев, если бы не было Бога». Прямое, полемическое заключение не слишком сочетается с мученичеством, предоставленным другим святым жертвам «Человеческой комедии». Правда, «достойное восхищения качество, которое мы зовем добродетелью», имело чудесный эстетический посыл, но сам Бог приходит слишком поздно и кажется немногим больше общественного целесообразия или удобной гипотезы.

То, что позже Бальзак в творчестве вернулся к горной дороге, где произошло двойное убийство, больше говорит об исцеляющей силе памяти и гибкости его воображения. В неоконченной рукописи, датированной последними месяцами его творческой жизни, он воссоздает идиллический пейзаж на дороге, ведущей из Белле, – красивые деревушки, альпийские луга, озера с тающим снегом. Он видит в красоте надежду на восстановление невинности и смутно вспоминает все, что произошло здесь десять лет назад. «Мы поговорим обо всем, милый племянник, когда доберемся до холма Дард. Ш!.. Вот почтальон Мартин! – сказал он, приложив палец к губам. – Ты не знаешь, каково жить в наших краях; языки и уши здесь не знают покоя»⁹¹⁴.

Следующий иск подал на самого Бальзака министр внутренних дел, когда ему на стол положили номер журнала «Парижское обозрение» (Revue Parisienne). Ему, наверное, казалось, что прославленного ниспровергателя основ не остановит ничто: ни казнь Петеля, ни запрет «Вотрена», ни даже фиаско «Парижской хроники» четырехлетней давности. В июле 1840 г. Бальзак основал еще один журнал. Хотя вышло всего три выпуска, «Парижское обозрение» стало для Бальзака самым важным опытом в журналистике: оно выносило его критику на более широкое поле. Бальзак предпринял последнюю попытку изменить ход истории Франции.

Бальзак всегда, не задумываясь, заимствовал хорошие идеи. При этом он старательно отшлифовывал их – так, что первоначальный автор выглядел рядом с ним неумелым и неуклюжим.

Вдобавок удобным было то, что рынок для данной продукции уже существовал. В начале своей драматургической карьеры он подумывал присвоить хорошо известного персонажа Анри Монье, Жозефа Прюдома, типичного буржуа, и затем – с художественной точки зрения – «устранить Монье»⁹¹⁵. Точно так же замысел «Парижского обозрения» исходит от Альфонса Карра, чьи крошечные, карманные обозрения «Оса» пользовались огромной популярностью. Арман Дютак предложил свои административные услуги, и в июле 1840 г. Бальзак запустил ежемесячник настолько компактный, что читатели, чье зрение хоть ненамного отклонялось от идеального, находили чтение невозможным⁹¹⁶.

Обладатели орлиного зрения видели панораму французской политики и политиков в миниатюре. «Парижское обозрение» служило хорошим противоядием той жвачке, какую печатали в других газетах. Бальзак утверждал, что, помимо «Обозрения», во Франции существует еще всего одна газета, поскольку все новости процеживались через агентство печати «Хавас». Само агентство «Хавас» обязано было своим прочным положением банковской деятельности и потому, забыв о совести, хранило верность любому правительству, которое находилось у власти. Последствия: «эта гигантская машина, которая зовется журналистикой, проста, как вертел, который может поворачивать даже пудель»⁹¹⁷.

Крайности политики Бальзака были почти такими же, как и в 1836 г.; но после рабочих восстаний в Лионе и мятежа в Париже в ней появилось и кое-что новое. Его нападки на плохое жилье и промышленное «рабство» делают «Парижское обозрение» одним из первых социалистических изданий. Отдельным выпуском в том же месяце «Парижское обозрение» издало «Что такое собственность?» Прудона. В том же выпуске напечатаны «З. Маркас» и статья Бальзака «О рабочих». Однако убеждения привели его в другой лагерь: основной проблемой для него попрежнему оставался раздел крупных семейных состояний, лакомых кусков, богатство из которых должно было притекать в общество. Рабочих, винить которых бесполезно, он считал «авангардом варваров»; пушечные ядра и тюремные камеры оказались неэффективными, и только правосудие для всех и сильный глава государства покончат с угрозой для цивилизации. Предложения Бальзака очень напоминают другое пророчество: на его призыв к диктатуре ответят контрреволюционные меры, приведшие к государственному перевороту в 1851 г.

Теоретические выкладки Бальзака рисуют его самого в ярком свете. Он словно вернулся к началам. Характерной чертой того периода, благодаря которой страницы его романов словно продолжают политические передовицы, служит весьма современная идея о том, что критикам, вместо того чтобы просто вентилировать свои личные пристрастия, следует точно объяснять, как было создано то или иное произведение искусства. В качестве примера Бальзак воспользовался «Пармской обителью» Стендаля. Бальзак прошел по ней, как экскурсовод в музее, которому кажется, что в картинах есть и его заслуга; он заполнил пробелы, оставленные Стендалем, привнес в картину, созданную другим художником, свои яркие мазки. Его разбор «Пармской обители» – блестящий пример критики «изнутри», которая порадовала Стендаля, хотя ему показалось, что Бальзак неправильно понял роман⁹¹⁸.

Второй характерной чертой стало то, что можно назвать внешней политикой Бальзака. Подобно правительству, ему нужны были враги. Так, он не оставил камня на камне от романа Латуша, причем критиковал его в самой едкой манере, видимо вызвавшей досаду автора. Роже де Бовуара, который ранее отказался занять сторону Бальзака на процессе по поводу «Лилии долины», несправедливо обвинили в присвоении дворянской частицы. Возмутившись, Бальзак готов был вызвать обидчиков на дуэль. Кроме того, в своей рецензии на «Порт-Рояль» Бальзак преподал Сент-Беву урок стилистики объемом в 10 тысяч слов. Там же сообщалось, что герцогиня д’Абрантес называла СентБева «Сент-Бевю» (от слова b'evue – «промах, оплошность»). Мало того, Бальзак высмеял Сент-Бева в повести «Принц богемы» (Un Prince de la Boh`eme). В одной сцене Натан извергает на своих ошеломленных слушателей поток отточенных метафор и трудных для понимания аллюзий, объясняя им: «Я говорю на Сент-Беве; это новый французский язык»⁹¹⁹.