Жизнь без конца и начала

Полищук Рада

Бабука молча качала головой из стороны в сторону. Заглядывала всем в глаза и качала головой.

— Нет, нет, нет, — повторяла со страхом и мольбой.

— А на нет и суда нет, — живо откликалась бабуся. — Здесь останемся, авось переможемся как-то. И то сказать — одни женщины, даже девицы, правда, немолодые уже — кто нас тронет, кому мы нужны, никто до нас никакого интереса не проявит. С другой стороны, конечно, мало как оно все обернется, — рассуждала она вдумчиво. — Кто защитит, кто поможет? Не Вовчик же, он мало что чужой, так сам или на войну пойдет, как все патриоты, или эвакируется со своим заводом сталелитейным, как нужный для обороны страны тыловой работник.

Она присела на краешек бабукиной постели и сказала ласково, но с укором:

— Ну что

ты все головой качаешь, бабука, накачаешь себе приступ мигрени. Послушай меня: девчонок надо увозить, им руки беречь показано, туда вся их музыкальная команда отправляется, будут себе играть-пиликать, а мы за них радоваться. Маргоша токарный станок крутить будет, это дело завсегда нужное, а в войну особливо. Колюня-Галюня в школу пойдут, Ниночка тоже к какому-никакому делу пристроится. Сейчас рабочие руки в цене, — добавила она со значением, подняв указательный палец кверху. — Так что успокой свою голову. Будем собираться. Едем!

Она решительно поднялась, потопталась, потопталась по комнате взад-вперед, остановилась и сказала, как-то не в лад своим оптимистическим речам:

— Если, конечно, доедем куда ни то.

Видно было, что она очень нервничает. Пришло время капать сердечные капли бабуке — уронила пузырек на пол, ложечку с микстурой тоже пронесла мимо бабукиного рта, облила подбородок, белоснежную простынку. И так расстроилась, что даже расплакалась. Конечно, она уже год с лишним ухаживает за бабукой, как за малым ребенком, безукоризненно — сноровисто, ненавязчиво, как бы между прочим, чтобы не задеть бабукину гордость, стыдливость, при каждой возможности подчеркивая ее самостоятельность.

— О, гляди, все белье сложила стопочкой, куратенько, так только ты можешь, — к примеру, восхищалась она. — Не то что я, недотепа — тут кинула, там положила, отыскать потом не могу. Я без тебя пропаду, бабука.

И это не было преувеличением.

Бабука и бабуся звали их внуки, чтоб не путать, а то на «бабушка» отзывались обе, бежали-спешили, когда еще обе бегать могли. Дружили бабука и бабуся — не разлей вода, тенью друг у дружки были, мужья у обеих репрессированы «без права переписки» еще в конце тридцать седьмого — школьный учитель русского языка и литературы, отец отца и мамин папа, скромный конторский служащий в облзаготзерне. Бабука и бабуся вместе собирали и носили передачи, которые не принимали без всяких объяснений, вместе томились в очередях, чтобы хоть что-то узнать о судьбе дедушек, поддерживали друг друга, придумывая какие-то зацепки, чтобы не потерять надежду. И старались не смотреть в глаза друг другу, чтобы не прочитать в них правду, которую каждая давно уже поняла.

— Я без тебя пропаду, бабука, — шепнула ей на ушко бабуся.

Та ответила чуть слышно:

— И я без тебя.

Вот и лежат теперь вместе, не отъединить одну от другой.

А когда бомбы стали падать совсем близко и стало ясно, что немцы бомбят их мирный поезд, бабуся пыталась всех спасти, как могла. Сначала велела всем лечь на пол, накрыла сверху одеялами, подушками, мягкими тюками с вещами, футляры со скрипкой, альтом и флейтой она еще дома тщательно запаковала в тряпки, обшила рогожей, как почтовые посылки, в поезде под нижнюю полку поглубже засунула, чтоб не украли и не наступили случайно. Когда вагон накренился и стал опрокидываться на пол, скомандовала глухо: все на выход! Выбирайтесь, выбирайтесь отсюда, кто как сможет. Лезьте, лезьте, деточки мои, на улицу, на улицу. А бабуку, которая безучастно лежала на спине, глядя в потолок, прикрыла своим телом и все повторяла: не бойся, не бойся, не бойся, я с тобой. Так до конца и не поняла, что оберегала мертвую.

Геня будто кинохронику смотрит, каждый кадр — крупным планом:

вот она видит немигающие широко открытые глаза бабуки, устремленные в потолок, и тоже не сразу понимает, что та первая выбралась из этого кошмара;

Зоя, Зося и Зинуля не смогли подняться на ноги, когда вагон опрокинулся, их куда-то отбросило и разметало в разные стороны, придавило сверху телами, узлами, чемоданами; пока могли, они держались за руки, чтобы не потеряться,

потом звали друг друга, тонким слухом улавливая в этом хаосе родные голоса; она их так и не увидела, только слышала: Зоюшка!.. Зося!.. Зинуля!..;

а вот бабуся последний раз оглянулась, улыбнулась, помахала рукой, лезьте, лезьте, деточки мои, спасайтесь, живите, прошептала или прокричала, голос потонул в диком грохоте и гвалте; Господи, спаси и помилуй их, можно было прочитать по ее губам, и неверующая бабуся, член партии большевиков с тысяча девятьсот девятнадцатого года неумело перекрестила всех;

вот мама с близняшками Колюней и Галюней делает отчаянную попытку выбраться из перевернувшегося вагона, колеса которого еще продолжают крутиться, отчего кажется, что вагон плывет по воздуху; она видит, как мама пытается выбросить в окно Галюню, а Ниночка, уцепившись одной рукой за погнутый поручень, другой прижимает к себе Колюню, он вцепился в Ниночку обеими руками, но не плачет, только губы искусаны в кровь — единственный мужчина в семье;

вагон битком набит людьми, все попадали друг на друга, переплелись тела, сцепились руки, ноги, через разбитые стекла ворвался ветер, а с ним осколки и гарь;

и бомбы рвутся одна за одной, все ближе и ближе…

Геня уже ничего не видит, только глубокую воронку, огонь и клубы черного дыма.

Семья была дружная, неразлучная…

Нешка и Геня сидели тесно обнявшись, плакали, а Геня все говорила-говорила, не могла остановиться и перелистывала альбом с фотографиями. Нешка всматривалась в незнакомые лица, слушала Геню, старалась не пропустить ни слова и постепенно стала узнавать их. С ямочками на щеках и подбородке — бабуся, непосильную ношу взвалившая на себя в роковой час. Бабука, еще здоровая и красивая, с сияющим лицом прижимается к плечу мужа, и светятся радостью глаза, которые смотрят на Нешку. Маргоша с Мишей на свадебной фотографии тоже лучатся счастьем, у нее на голове самодельная фата с веночком из васильков, в цвет глаз, говорит Геня, а Миша церемонно держит ее под руку, как поставил фотограф, и явно смущен. Совсем юный еще, а погиб вскоре, пытаясь спасти упавшую с платформы чужую девочку. Зоею, Зою и Зинулю ни с кем не спутаешь — три красавицы в строгих черных концертных платьях с белыми кружевными воротничками стоечкой, в руках — скрипка, альт и флейта, лица вдохновенные и немножко нездешние, «не от мира сего» — говорили про них. Колюня и Галюня как две капельки воды похожи дружка с дружкой и оба — на Геню, и оба — на Маргошу, и, как ни странно, оба — на папу, на Мишу. Как-то все переплелось — цвет глаз, волос, улыбки и овал лица и что-то еще, что не передать словами, но сразу выдает родство.

И ей они стали родными. Не простит себе Нешка, что так довелось познакомиться с родственниками невестки. Не простит никогда.

— Прости меня, доченька, прости, если сможешь. Мы будем их помнить, девочка. И детям расскажем, а они — своим детям… И так потянется ниточка, а оборвется ненароком — обязательно найдется тот, кто узелок завяжет на память. И по узелкам, как по вешкам, можно будет найти каждого, никто не исчезнет без следа, никто, девочка. И в молитве нашей поминальной слова такие есть: Благодарим Тебя, Господь Бог наш, за благословенный дар памяти, позволяющий сохранить преемственность поколений, сохранить связь с дорогими нам людьми, чьим уделом уже стала вечность…. В воспоминаниях наших они обретают вечный покой… И возвратится их прах в землю, откуда взят, дух же возвратится к Богу, который дал нам его.

Геня сквозь слезы повторяла за свекровью слова поминальной молитвы, кадиша, как совсем еще недавно за Лазарем — молитву-напутствие их семейному счастью. И все время вспоминала бабусю, неумело перекрестившую всех в последний час. Когда молитва закончилась, Нешка сказала «амен», Геня повторила «амен» и — перекрестилась.

Рука ее дрогнула.

— Бог един, доченька. Един для всех.

Геня прижалась к ней еще теснее. Нешка обняла невестку и почувствовала, как стучат под ее рукой ножки в материнской утробе, прислушалась и сказала: