Жизнь – что простокваша
Шрифт:
– Нечего уговорам поддаваться – у них отцы на фронте погибли!
– И у нас папа погиб, – нашлась я.
– Но не на фронте – в трудармии!
Так день поминовения помог понять, что трудармия – это позорно. С того времени я никому не говорила, что отец нашёл в ней свою смерть – молчала.
– Нам есть хотелось, а мы всё домой принесли. Ругаешься… – накуксилась Иза.
– Ну, ладно, – и сменив гнев на милость, мама принялась расспрашивать, выпытывая подробности.
Мы рассказывали, перебивая друг друга…
–
– А другие «смахивали»? – удивилась мама.
– Ещё как! Они переоделись и явились, как попрошайки, грязные, а Коля ещё и лицо вымазал. Мы смеялись, а он: «Дураки вы, ничего не понимаете».
– И им не стыдно было?
– Нисколько! А мы не переоделись. Не подумали даже…
– И вы так хорошо смотрелись?
– Не знаю – себя не видела. А как глянула на Изу, сразу всё поняла: в ботиночках… платок старушечий чёрный с кистями с головы сполз… стоит кудрявая, красивая и руки в карманах. Совсем не похожа на голодную и нищую!
– А я на тебя любовалась, на городскую…
Мама улыбнулась:
– Жена директора школы – умная и добрая женщина. Образованная, она всё понимает. Если бы не она, вам никто ничего бы не подал.
На следующий день каждый урок начинался с вопросов:
– Кто ходил на могилки? У кого дома красили яйца? Кто праздновал пасху?
Все невозмутимо молчали. Никто не поднимался и не признавался – глядели на учителя честнейшими глазами. Я в страхе косилась на детей и встречала невозмутимые лица. Во мне всё замирало, что учитель скажет: «А вот Тоня Шнайдер на кладбище была! Выйди к доске и обо всём расскажи!»
К счастью, никто ко мне не обратился…
Вероотступничество
Иконы в славянских домах висели почти у всех, но дети ни за что бы не признались, что крестятся и верят в Бога. В немецких семьях икон не было, но божественные книги, если они были, доставались украдкой и прятались далеко.
Атеистическое воспитание, особенно в старших классах, было целенаправленным, и постепенно зарождалась червоточина недоверия ко всему, что было связано с Богом.
– Бога и святых нет, не было и быть не может! – учитель говорил убеждённо – голосом, не терпящим возражений.
– А черти? Домовые? Русалки? Кикиморы? – дотошно допытывался Шура Логинов.
– Нет! Никого и ничего нет!
– А как же приметы?
– И примет нет! Всё это выдумки!
Хотелось каким-то образом проверить слова учителя, но – как?
Вечерами, готовые ко сну, мы обычно произносили «Отче наш» и ложились спать. Молитву Иза уже сотворила, и няня заботливо укрывала её. Очередь была за мной, но я заартачилась. Няня вышла из горницы, Иза попыталась меня усовестить:
– Почему огорчаешь бабушку?
– Бога нет, бабушка придумывает.
– Как это – нет Бога? Кто тебе сказал?
– Учитель… на уроке.
Вошла няня.
– А Тоня говорит, что Бога нет!
– И кто тебе это сказал? – сурово нахмурилась старушка.
– Учитель в школе.
– Учитель говорит неправду.
– Учитель грамотный, и он всё знает. Народ в церквах одурманивают. Бога и всевозможных святых не существует – их никто не видел. Делают чучела, набивают их опилками, приделывают головы, покрывают воском, кладут в гробы и говорят, что это святые.
Бабушка остолбенела. Ни в каком страшном сне ей не могло бы присниться, что до такого можно додуматься.
– Греховодники! И чему только в школах учат!?
Было жаль расстроенную няню, но, вместо того чтобы её успокоить, я решила испытать судьбу. Обеими руками ухватилась за спинку кроватки и, раскачиваясь, пропела:
– Боженька, Боженька, тебя на свете нет! Если ты есть, накажи-и меня, накажи-и меня, накажи-и меня! Я в тебя не верю, не верю, не верю! – и замолчала в ожидании.
Бабушка Лиза – чуть в стороне, Иза – в кровати с ужасом уставились на меня.
– Ты согрешила – я не пущу тебя к Изе! – вышла из оцепенения бабушка.
На ночь, вместо ночных сорочек, на нас натягивали старенькие летние платьица. Босые ноги мёрзли, и я захныкала:
– Бабушка, можно лечь? Холодно…
– Сотворишь молитву – ляжешь.
– Учитель знает, а ты не училась, не знаешь, – насупилась я.
– Не учи-илась? А как бы я читала евангелия?
Наступило время моему удивлению:
– Ты учи-илась? И ты гра-амотная?
– Да, грамотная, но нас учили, что Бог есть, что он всё видит и знает, поэтому мы старались быть послушными. Только вот не пойму, кто прав – мой учитель или твой? – магия грамотности считалась воплощением исключительности и значительности – слова няни подействовали мгновенно.
– Ну, ладно, прочту молитву, только завтра ещё раз спрошу у учителя.
– Нечего спрашивать! Он безбожник, твой учитель, и ничему хорошему не научит!
Какое-то время мы всё ещё продолжали молиться на ночь, но уже с начала 1948 года всё реже, пока не свели на нет. Няня жаловалась:
– Не знаю, Элла, что сталось с девочками, а какими послушными были! Совсем испортились в школе – перечить начали!.. Молиться перестали!..
– Что ж, время такое. Не надо их принуждать. Им в этом времени, в этой среде жить. Вырастут – поймут, что правильно, что – неправильно.
Няня смирилась и продолжала молиться, втихомолку перебирая чётки, янтарь которых мы так любили!..
Утрата
Осенью 1947 года мама родила Женю. Вскоре она заболела, и до моих ушей донёсся шёпот двух бабушек – Зины и Лизы: