Жизнь «до»
Шрифт:
Глухой удар, и аспирант взвыл не хуже кошкота.
Телефон тут же выпал из моих рук. От испуга совсем перестав соображать, я откинулась на спину, затем перекатилась на живот и поползла с нечеловеческой скоростью.
Судя по шлепающим и рычащим звукам, кошкот делал то же самое. Вот только скованные задние лапы все передвижения значительно затрудняли.
– Маша, твою мать!
Снова перекатившись на спину, я уставилась на оседлавшего кошачью спину аспиранта. В темноте при свете луны можно было разглядеть лишь
Кот вопил и извивался. Бранов тоже вопил и прижимал кота к земле.
Вскочив на ноги, я бросилась на подмогу, чудом отыскав свою рогатую ветку и готовясь ей затыкать кошкота до смерти, если придется.
– Мика, ветровку!
Я застыла в недоумении. Чем тут куртка помочь может?
Чтобы развязать узлы на поясе, мне нужна была, как минимум, еще одна пара свободных рук. Недолго думая, я зажала палку между коленками. Как-никак, а терять единственное оружие мне совсем не хотелось.
Совладав с туго связанными рукавами ветровки, я ринулась к аспиранту. Кошкот уже потерял значительную часть крови и сил, поэтому сопротивлялся вяло. Все больше шипел змеей. Пара рывков и передние лапы крепко-накрепко связаны у него за мохнатой спиной моей курточкой.
Тяжело дыша, Бранов поднялся на ноги.
– Ян Викторович, вы ранены!
На плече мужчины и впрямь темнели свежей кровью рваные борозды.
– Да пустяк, – он по привычке провел пятерней по волосам и выдохнул, морщась от боли.
Явно храбрится. Боль, наверное, адская.
– Перевязать нужно как можно скорее.
Не дожидаясь ни указаний, ни протестов, я подняла с земли многострадальный мобильник, отыскала в голубоватом свете вспышки ножичек и принялась острием ковырять шов на покалеченном когтями аспирантском плече.
Пару минут спустя ткань поддалась. Ловко разорвав рукав на несколько длинных широких полос, я принялась перевязывать раны. Благо, что они и впрямь были неглубокими. Кошачья лапа скользом прошла.
Бранов, надо отдать ему должное, стоически сражался с желанием взвыть каждый раз, когда я связывала чересчур крепкий узел. Я ойкала и начинала сыпать извинениями, но аспирант только жмурился, задерживал дыхание на долю секунды и с шумом выдыхал, повторяя, будто самого себя убеждая: «Ничего страшного. Ничего…»
Наконец раны были перевязаны. Аспирант повел плечом, недовольно морщась.
– Долго заживать будет. Кошачье… оно всегда так.
– Ничего, – в сотый раз повторил он. – До свадьбы заживет. Спасибо!
Блондинистая бестия невзначай напомнила о себе. Если бы Бранов видел меня на парковке в тот вечер, то я была бы уверена, что он сказал это нарочно, чтобы обозначить свою позицию и чтобы я не питала несбыточных надежд.
Я расстроенно отвернулась, уставившись на зверюгу.
– Что с ним-то делать будем?
Кошкот больше не рычал и не дергался. Только изредка и жалобно мяукал,
– Не знаю, – поднялся на ноги Бранов. – Оставлять так нельзя.
Аспирант сделал пару шагов к шерстяному комку. Склонился над ним. Я кивнула.
– Если оставим, его могут найти другие, и тогда нам точно крышка. Придется…
Жалобный плач, тот, что мы услышали и ошибочно приняли за зов Оксаны, прервал меня на полуслове.
– Прошу, пощадите! Не губите!
И снова плач, так похожий на человеческий. И если шерстяное тельце в ту секунду внезапно обрело дар речи, то я же его в одночасье лишилась.
– Ты не говорила, что кошкоты умеют говорить, – попенял Бранов, сделав шаг назад. Кот тут же прекратил молить о пощаде и просто горестно хныкал.
Я развела руками.
– Я и… Ян Викторович, я и сама не знала!
Дело в одночасье приняло совершенно иной оборот. Если кошкот обладает вполне связной речью, значит и разум у него вполне себе…
– Да что за дела?! Такого быть не может, я такого не писала!
Возмущение, разочарование и страх росли во мне с космической скоростью. Это ж надо! Оказывается, я о своем творении не все знаю. Получается, я и о себе тоже ничего не знаю, что ли?
И если до этой секунды я чувствовала себя, словно в сказке, путешественницей в другой мир, не знающей ровным счетом ничего, то вдруг тонны информации вломились в мой мозг. Правда, систематизировать ее, чтобы она стала полезной, никак не удавалось. Ее слишком много… Хотя, может, так и должно быть? Быть может, чакра какая открылась, и мне просто нужно время для осознания?
– Что же с ним делать? – задумчиво протянул Бранов.
– Это… – я поперхнулась. – Это не он.
Аспирант уставился на меня с недоумением.
– Это не он, – повторила уже твердо, указав на излохмаченный тканевый передничек на кошачьей груди. – Она. И это еще совсем котенок. Маленький кошкот, – решила уточнить для пущей важности. – Ребенок.
Теперь я это знала. Невесть откуда, но знала.
Бранов не то застонал, не то протестующе замычал, уперев руки в боки. Помолчали. Затем аспирант щелчком сложил нож, убрал его в карман и безбоязненно приблизился к вновь захныкавшему в страхе котенку. Присел на корточки.
– Что же нам теперь делать? – вновь повторил он, напряженно хмурясь. – Я не думал, что эти существа разумные…
– Это очень плохо? – робко поинтересовалась я, все еще силясь усвоить и переварить происходящее.
Бранов помолчал, оглядывая копошащегося на сырой земле котенка.
– Не то чтобы плохо. Просто я информацию считать с него, вернее, – оправился аспирант, – с неё, хотел. Но с разумными у меня такая штука никогда не выходит.
– Считать информацию? – в страхе прижала я ладонь ко лбу. – Вы мысли, что ли, читать можете?