Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца
Шрифт:
— Так, Василий Михайлович! Лучше смерть! — подтвердили все.
День и ночь шлюп нес полные паруса, честно делая свои восемь миль в час.
Офицеры и команда не покидали палубы, проводя все время в неутомимой работе.
Головнин поблагодарил экипаж «Дианы» особым приказом, чтобы труд и самоотверженность русских моряков в столь тяжкие дни плавания навсегда сохранялись в архивах военного флота.
В первый день никого не встретили в море, а через два дня марсовой вдруг крикнул с мачты:
— По носу
Это мог быть и английский военный корабль. Головнин на всякий случай отдал приказ приготовиться к бою.
Никто не допускал более и мысли о плене, хотя бы то был самый большой многопушечный корабль англичан.
Немедленно открыли накрепко задраенные люки, подкатили к ним пушки, приготовили картузы с порохом и железные подносы с ядрами, в жаровнях задымились фитили.
Бомбардиры стали к пушкам, команда — в ружье.
Шлюп продолжал свой путь в полной готовности к бою.
Наконец марсовой крикнул:
— То купец! Идет к востоку!
Однако, миновав одну опасность, «Диана» попала в другую, грозившую ей более, чем целая эскадра неприятельских кораблей.
Ночью разразился жестокий шторм с грозой. Рваные, растрепанные ветром облака неслись со стремительной быстротой над самым шлюпом, едва не задевая концы его мачт.
Воздух был насыщен водяной пылью, на губах чувствовалась соль. Вскоре все небо покрылось одной черной тучей. Ветер быстро менял направление, бросаясь на корабль со всех румбов. Команда не успевала менять паруса.
Волнение все усиливалось. По бокам «Дианы» вздымались водяные горы, верхушки которых срывало ветром и бросало на палубу, отчего та блестела при свете молнии, как лед.
Головнин приказал натянуть леера, ибо шлюп так сильно бросало то на один, то на другой бок, что люди не могли держаться на ногах.
«Диана» напрягалась под порывами ветра, как живая, вздрагивала всем корпусом. Молнии полыхали во все небо, ярко освещая палубу и бросая на нее резкие черные тени от такелажа. Непрерывный гром сливался с шумом океана, оглушая людей.
Воздух вдруг сделался теплым, в тучах показался зловещий кроваво-тусклый свет. Его видели все, многие сняли шапки и стали креститься перед этим никогда невиданным явлением.
Но капитан уже видел его не раз.
— Сейчас налетит шквал, — сказал он стоявшему рядом с ним вахтенному начальнику Муру. — Уберите паруса!
Едва Мур успел это сделать, как действительно налетел жестокий шквал.
«Диана» легла на правый борт, но, не будучи отягченной парусами, быстро поднялась, стремительно взмахнув мачтами, и снова, как когда-то у страшного мыса Горн, люди облегченно вздохнули и с благодарностью и верой посмотрели на своего капитана.
Начался проливной дождь. Вместе с потоками воды, резко освещая их, в клокочущий океан беспрерывно били молнии, то прямые, разящие,
На верхушке медного флюгерного шпица и на наветренном ноке грот-брам-реи, где находился железный обух, зажглись шарообразные огни.
Тишка в ужасе закричал:
— Пожар! Горим!
Матрос Шкаев, стоявший рядом с ним, дал ему по затылку.
Тишка тотчас же умолк.
Это были огни святого Эльма.
Они были небольшие, величиною с голубиное яйцо, и горели всего несколько минут, но навеяли ужас не только на Тишку, а и на других, не трусливых в опасности, но суеверных людей.
Среди ослепительных молний, среди низких, тяжелых туч, почти лежавших своей грудью на гребнях огромных океанских, валов, в кипении этих неукротимых, охваченных яростью стихий, билась маленькая «Диана».
Головнин всегда брал на себя вахты, когда его кораблю угрожала опасность. И тогда даже самые слабые души были спокойны: матросы видели на боевом посту своего капитана, его спокойную, сильную фигуру, слышали его звучный голос.
Расставив крепкие ноги, обутые в непромокаемые ботфорты, он стоял на вахтенной скамье, как бы возвышаясь над всем кораблем.
Молнии били в воду у самого шлюпа. Казалось, горит сам океан.
Вдруг длинная яркая молния прорезала адское смешение воды и тьмы, которой был окутан шлюп, в такой близости от людей, что, ослепленные, они в ужасе стали хвататься за леера, за мачты, друг за друга. И одновременно страшный и близкий Удар грома оглушил всех.
Василии Михайлович тоже на мгновение закрыл глаза и в ту же минуту почувствовал лицом неприятную, обжигающую теплоту.
Он поспешил открыть глаза, чтобы видеть, что делается вокруг него, и ничего не увидел. Тьма не рассеялась. Он был слеп.
Он поднес руку к глазам и протер их. Сделал попытку оглядеться. Но та же тьма стояла перед его взором непроницаемой стеной. Он только слышал шум океана и грозы.
И если он когда-либо испытывал страх, то это было именно теперь.
Но он по-прежнему стоял на своем месте.
Он подозвал Рикорда и просил его стать рядом с ним, ничего не сказав ему. Но тот сам увидел при свете молний неподвижные черты его лица и спросил с тревогой в голосе:
Что с тобой, Василий Михайлович?
Ничего, пока ничего, — отвечал тот. — Проверь паруса.
— Убраны все, кроме формарселей, рифленных всеми рифами.
— Хорошо. Не уходи. Я возьму тебя под руку. Рикорд был удивлен словами и всем поведением своего друга, но тот более ничего не сказал.
Дождь прекратился. Шквал пролетел дальше на простор океана, который продолжал бушевать. Над ним уж занималась заря.
Василий Михайлович увидел это позже других. Зрение возвращалось к нему постепенно.