Жизнь и приключения Лонг Алека
Шрифт:
— Рожать ей тут нельзя, — в раздумье сказал Колотов. — Завтра утром Марианна отвезет ее к Евдокии Павловне. Дотерпит ли она?
К счастью, Айна вскоре повеселела, сказала, что все прошло и она готова идти куда угодно.
— Тогда сейчас, пока темно, уведем ее в дом Нестеренко в Куяльнике, а утром Марианна с Айной пойдут на Елисаветградский. Женщинам это безопасно, — решил Колотов. — Ковальчук, проводи Айну Эдгаровну.
— Ты только не беспокойся. Работай и ни о чем плохом не думай. Все будет хорошо, — сказала Айна, целуя мужа. — Даже если вестей не будет долго.
Ее провожатый, наборщик Ковальчук, видел в темноте как кошка. Он провел ее садами к дому рабочего Нестеренко, а утром, как было задумано, дочь Нестеренко Марианна отвезла ее на арбе к Евдокии Павловне. Женщина удивилась. Появление Айны ее встревожило.
— Что случилось, девоньки? — обеспокоенно спросила она. — Худое что?
— Нет, все хорошо, тетя Дуня.
Они объяснили свое появление. Евдокия Павловна успокоилась.
— Лучшего места, чем у меня, для такого дела нет. Я и сама в родах кое-что понимаю, да и в доме у нас хорошая акушерка живет. Так что не горюй, племянница.
Через два дня Айна родила девочку. Назвали ее Валентиной. Роды были легкими, прошли хорошо, и Айна быстро поправлялась. Но в катакомбы возвращаться с ребенком было нельзя. Куда же с такой малышкой? По решению Лободы она осталась у Евдокии Павловны.
Айна переслала Алексею записку о том, что у нее все благополучно. Его поздравили, решили отпраздновать день рождения дочери, когда Одесса будет освобождена, и принялись за работу. Лобода появился спустя несколько дней. Он обнял Алексея, сказал, что дочка и жена находятся под его личным наблюдением.
— Такую красавицу она тебе родила, вся в мать. Я в нее влюбился. Вот подрастет, возьму в жены. Отдашь? — шутил боцман.
— Ты хоть и старый хрыч, Василий Васильевич, но за тебя отдам, — отшучивался Алексей. — Только охраняй их лучше.
Алексей успокоился, знал — на боцмана можно положиться. А работы все прибавлялось. Одесский обком требовал усилить агитацию на заводах, фабриках, среди безработных. Ежедневно сложным подземным путем пачки газет и листовок, завернутых в красочные рекламные обертки табачной фабрики Попова (их в огромном количестве поставляли подпольщикам рабочие фабрики), попадали в дом на Старом Базаре. Отсюда пакеты забирала рабочая молодежь и разносила по всем районам города. Газеты читали на кораблях, фабриках, в порту.
Контрразведчики сбились с ног в попытках обнаружить типографию. Газеты находили, а вот типографию… Не помогали ни разносы начальства, ни активная помощь разведчиков оккупантов.
Одесса билась в агонии. Белые армии стремительно катились к Черному морю. Теперь уже никто не вспоминал о походе на Москву. Иностранцы под шумок покидали город. Все понимали — Деникин обречен. И несмотря на все это, Одесса веселилась, развлекалась, торговала. Рестораны ломились от пьяных офицеров, кокоток, господ в котелках. На столы выбрасывали пачки теперь уже никому не нужных, потерявших свою цену «колокольчиков». Скорее освободиться от бумажек и получить за них хоть что-нибудь! Пароходы в порту стояли в готовности. Билеты нельзя было купить ни за какие деньги. Даже на валюту.
На Ближних
По улицам Одессы уже бегали мальчишки-газетчики и звонкими голосами кричали:
— Советский ироплан над Одессой! Советский ироплан над Одессой! — и продавали белогвардейскую газетенку «Одесские новости», в которой об этом не было напечатано ни слова.
Что такое? Кто научил их сеять панику? Немедленно изловить всех газетчиков! Впрочем, дело не в газетчиках. Все валится, рушится как карточный домик, а аэроплан действительно прилетал….
Красные подходили к городу. По ночам отдаленно ухали залпы орудий, где-то стрекотал пулемет, постреливали на бульварах и в садах. По улицам стало страшно ходить. Жители Одессы плотнее закрывали ставни окон, задвигали засовы, тушили свет в комнатах. Без света оно безопаснее. А днем к порту и по дорогам тянулись подводы с награбленным добром. Чего только тут не было! Картины, мебель, ковры, набитые вещами чемоданы.
Тревожные дни… Холодное февральское море глухо плескалось в каменную набережную, выбрасывая на берег щепки, яблочные огрызки, апельсиновые корки. Еще толстые, расфранченные, счастливые господа по-хозяйски грузили свое имущество на иностранные пароходы, еще пели в ресторанах пьяные военные «Ала верды, господь с тобою!», «Под знойным небом Аргентины», «Все, что было сердцу мило», еще пытали в контрразведке выданных провокаторами подпольщиков, но всюду уже видны были приметы наступающей неотвратимой гибели старого мира.
У неопрятных, грязно выбеленных складов на часах стояли оборванные, расхристанные, заросшие солдаты в папахах. На рельсах вдоль складов уныло тянулись ряды разбитых, загаженных вагонов. Изредка посвистывали жалкие инвалиды-паровозы, покрытые копотью и ржавчиной. Между железнодорожными путями в кучах мусора рылись и грызлись бездомные псы. С криком носились голодные чайки, дрались из-за отбросов, выкидываемых с судов. На всем лежал отпечаток безразличия к тому, что будет с Одессой. Всеми владело желание скорее покинуть город, оказаться подальше от выстрелов и страшных большевиков. А большевики уже создали объединенный ревком. Все было готово к восстанию. Ждали только сигнала.
Алексея подняла громкая команда Колотова:
— Вставайте! Пошли, товарищи! Восстание началось, наша армия входит в город. Все вооружены? Выходим. Остаются только те, кому приказано.
Маленький отряд подпольщиков двинулся к Молдаванке. Через головы с воем пролетали снаряды, слышалась трескотня ружейных выстрелов, полыхали пожары. По улицам торопливо шли вооруженные рабочие. На Садиковской улице отряд остановился. Кто-то впереди скомандовал:
— К порту! Не дать белякам уйти!