Жизнь и смерть генерала Корнилова
Шрифт:
— Я тут это... Кашу по-китайски собираюсь огородить, с жимолостью пополам... И с сахаром. Очень вкусная будет каша, заходи через полчаса, вместе поедим, — зазывал он младшего Созинова.
В Реброве запоздало проснулись отцовские чувства, он присматривал себе китаянку — в конце концов увезёт её домой, в родную Рязанскую губернию, наклепает там полукитайчат-полуребровцев — архаровцев, словом, и те с гиканьем станут носиться по деревне, славя отца своего и маманьку, но китаянки почему-то отворачивались от Реброва, русские же — тем более.
С уважением к Ване Созинову относился и старший урядник Подголов —
Так что жизнь у Ивана была полна радужных красок и хороших перспектив. Собою он был доволен. Братья им — также.
— Молодец, Ванек, — хвалил его Егор. — Не заришься на лёгкие зелёные яблочки, стараешься срывать только зрелые.
— Что, разве это плохо?
— Я и говорю — хорошо! Единственное что — смотри, чтобы червяк на зуб не угодил.
— Бог милует!
Егор укоризненно качал головой:
— Легкомысленный ты парень, Ванька!
Младший брат вместо ответа только руки разводил: такой, мол, уродился.
Он нырнул в тёмные, остро пахнущие муравьиной кислятиной кусты, перепрыгнул через сырую, наполненную прелыми листьями яму, проскользил одной ногой по коре поваленной лесины, отслоившейся от ствола, и чуть не упал — удержаться помогла кошачья ловкость, перепрыгнул через вторую яму, доверху набитую прелью, и выскочил на небольшую, скудно освещённую серым светом поляну.
В конце поляны заметил кривоногого хромого китайца — тот, раскорячившись пытался одолеть широкую яму. Оглянувшись, хунхуз встретился взглядом с молоденьким русским, устремившимся за ним, злобно фыркнул и, махом одолев злополучную яму, врубился в густые кусты.
Только сверкучая серая морось полетела в разные стороны.
Иван разбежался посильнее, подпрыгнул и, будто лось, перелетел через яму, в которой чуть было не забуксовал хунхуз. Приземлился удачно, на обе ноги, гаркнул оглушающе, на всю округу:
— Стой, душегуб!
В ответ из кустов ударил выстрел. Пуля не зацепила Созинова, с сочным чавканьем пробила пространство над его головой и всадилась в ствол покрытого чёрным мхом, наполовину сгнившего вяза — от дерева только гнилая кора полетела во все стороны, один ошмёток хлопнулся в лицо Созинову, приклеился к щеке.
Иван на ходу чертыхнулся, стряхнул с лица неприятный ошмёток. Дышать было трудно, дыхание втягивалось назад в глотку, крик, казалось, прилипал к нёбу, к зубам, закупоривал горло. На мгновение он остановился, приложил приклад винтовки к плечу и выстрелил по пятну, мелькнувшему в кустах.
В лицо ему ударил едкий ружейный дым, с ближайшего дерева слетело несколько гнилых сучков, шлёпнулось на фуражку.
Кусты продолжали шевелиться, в разъёме веток вновь мелькнуло пятно. Иван опять приложился к винтовке. Выстрелил. Выстрел получился неприцельный, словно Созинов бил в некий стог — листва ему напоминала именно стог, пуля прошила пространство насквозь и утонула в воде недалёкой речки.
До Созинова донёсся треск — криволапый хунхуз продолжал ломиться сквозь чащу.
— Врёшь, не уйдёшь, — пробормотал Созинов, ожесточённо сжимая зубы, выбил из ружья пустую гильзу — та проворным воробушком прыгнула на землю и покатилась под ближайший куст.
Созинов понял, что совершил ошибку — не стрелять надо
Скоро он нагнал криволапого хунхуза. Тот, ощущая, что на него вот-вот коршуном насядет преследователь — настырный молодой русский, на ходу отплюнулся двумя выстрелами, не попал и, выругавшись громко, откинул в сторону оружие. Из-за пояса выхватил кривой, тускло сверкнувший заточенной гранью нож. Коротким ловким броском перекинул его из одной руки в другую. Потом перекинул обратно.
— Ну! — выкрикнул хунхуз азартно, опалил Созинова чёрным огнём, выбрызнувшим из его раскосых глаз. — Давай! Давай!
Китаец этот знал русский язык. Впрочем, ничего удивительного тут не было: почти все китайцы, которые ходят на русскую сторону и разбойничают в сёлах, разумеют русскую речь. Это знание является для них частью их профессии, без этого они не отправляются на дело.
— Давай! — азартно брызгаясь чёрным огнём, повторил китаец.
Созинов тоже вошёл в азарт — чего-чего, а ножа Иван не боялся, — на ходу взмахнул винтовкой, делая ложное движение, затем резко ударил прикладом китайца по руке, в которой был зажат нож.
Китаец охнул, скривился и выронил нож.
— Всё, ходя, — прохрипел Созинов, наваливаясь на него, — отходился ты.
Он сбил китайца с ног, тот ткнулся головой в землю, закричал яростно, завозился под Созиновым отчаянно, но хватка у Ивана была крепкая, держал попавшегося мертво, выдернул из кармана бечёвку и ловко стянул её на запястьях у пленника.
— Всё, ходя, — повторил он довольно, вытер пот, проступивший на лбу.
Он не успел стряхнуть этот пот с пальцев, как на него из кустов с пронзительным криком вывалился мордастый безбровый хунхуз, прыгнул на младшего Созинова, тот в последний миг извернулся, подставил под прыжок винтовку. Китаец ухватился за неё здоровенными пухлыми руками, рванул к себе. Созинов стремительно соскочил с пленника — рывок помог ему это сделать, Иван взлетел в воздух, будто птичье перо, вцепился пальцами в ремень винтовки и сделал лёгкое, едва уловимое движение. Китаец так и не понял, что за сила оторвала его от земли, над кустами мелькнули его толстые ноги, из горячего горла вырвалось протяжное «а-а-ах!», и он некрасиво, задом шмякнулся о землю. Только стон по кустам пошёл да задрожал воздух.
Созинов выдернул из кармана ещё одну пеньковую бечёвку, прочно стянул ею руки хунхузу, проверил, не оборвётся ли, и произнёс привычно:
— Всё, ходя! Отходился, откукарекался ты! Хватит проливать нашу кровушку!
Хунхуз застонал, задышал тяжело — не верил, что всё кончилось, из короткого плоского носа у него, как у грудного младенца, выползли два пузыря, лопнули с сочным сырым звуком.
— Гы-ы-ы, — противно, по-комариному тонко заныл китаец, — отпусти меня, ламоза!
Ламозами китайцы звали русских, русские же китайцев — ходями либо бачками, кому какое слово удобнее ложилось на язык, тот тем словом и пользовался.