Жизнь и смерть генерала Корнилова
Шрифт:
— Вставай, гад!
Хунхуз попробовал освободиться, вытянуть своё тело, свои кости из вязкой почвы, но не тут-то было — земля держала его. Китаец захныкал.
Вдавив ногою нож в почву, Ребров протянул хунхузу руку:
— Давай, выскребайся, бедолага!
Несмотря на то что хунхуз зацепил Реброва ножом, казак не держал на китайца зла, потому и протягивал руку. Сопение, задавленные вопли, чавканье разъезжающихся ног, стоны, ругань, раздававшиеся кругом, прекратились — солдаты пограничной стражи одолели хунхузов, положили их на землю.
Выдернув несчастного
— Отдохни-ка тут с загнутыми салазками... Это полезно для здоровья.
Хунхуз покорно замер. Теперь ему оставалось одно — ждать своей участи.
Старший урядник Подголов торопливо обежал кусты. Вернулся на поляну:
— Вроде бы никого.
Иван Созинов почистился, стер с рубахи чёрные жирные пятна, остался собою доволен и выступил вперёд:
— А можно я, дядя Ваня, проверю — вдруг какой-нибудь косоглазый под густой куст залез и затаился там... А?
— Проверка — дело полезное, — одобрил намерение Ивана старший урядник. — Давай, Ванек, действуй!
Шагнув в кусты, Созинов растворился в них — словно попал в другой мир: с поляны, расположенной совсем рядом, сюда не доносился ни один звук. Лишь назойливо, вышибая на коже мелкую неприятную сыпь, пищали комары. Комаров было много. Впрочем, Созинов, привыкший к разным пищащим кровососам, на них совершенно не обращал внимания.
Перепрыгнул через длинный чёрный ложок, почти лишённый растительности, — богатого перегноя здесь было столько, что он давил всё живое, сквозь жирную кислую массу ростки не могли пробиться, — затем пересёк лысую чёрную плешку и остановился.
Пахло гнилью и муравьиной мочой, способной вывернуть наизнанку ноздри, воздух был такой плотный, что его, казалось, можно было мять пальцами, как хлебный мякиш. Или будто «синенькую» — лощёную пятирублёвую ассигнацию. Созинов осмотрелся и двинулся дальше.
Он чувствовал, что обязательно наткнётся на какую-нибудь невидаль, в спешке пропущенную Подголовым. Может, это будет груз, который стремились куда-то доставить хунхузы, но не доставили, брошенное оружие, мешок с золотым песком, принесённый с неведомой таёжной речки и спрятанный под кустом, или ещё что-нибудь. Ощущение открытия сидело в нём как заноза, рождало нетерпение, некий зуд. Созинов вытянул перед собой руку, глянул на неё — пальцы подрагивали. Вздохнув, он двинулся дальше.
Золотого мешка он не нашёл. Нашёл другое — небольшой синеватый цветок, выросший в укромном месте — под таловым кустом. Таких цветов Созинов ещё не видел, наклонился над ним с изумлённым видом.
Цветок был небольшой, с тонкими, причудливо завёрнутыми верх лепестками, с яркими оранжевыми и чёрными прожилками и длинным живым пестиком, растущим посерёдке, — пестик излучал такой сильный сладкий запах, что у Созинова едва не закружилась голова.
— Синяя саранка, — не веря тому, что видит, прошептал Созинов, присел на корточки, подставил под саранку ладонь, сшевельнул её с места. С лохматого пестика полетела оранжевая пыльца. — Саранка... Синяя, —
Лицо Созинова осветилось нежной синевой, на щеках затрепетали лёгкие блики — цветок жил, цветок принял молодого человека, озарил его своим светом.
Подумав о том, что не может выкопать синюю саранку и взять её с собой, — если он это сделает, то цветок через полчаса умрёт, — Иван вздохнул сожалеюще.
Метрах в пятнадцати от таловых зарослей начиналась полоса зарослей иных — густой малинник, источавший острый медовый дух. В малиннике раздалось лёгкое шевеление. Созинов поспешно подтянул к себе винтовку, переместился чуть в сторону, прикрываясь ветками тальника, и увидел, как из кустов малины вылез китаец с посеченным рябью лицом, в бязевой куртке, подпоясанный широким кожаным ремнём.
Из-за ремня торчала рукоятка нагана.
«А вот и главный, — мелькнуло в голове Созинова, — этот самый... Лао. Лично. В руки идёт Лао...»
Китаец торопливо огляделся и беззвучно пересёк поляну — под ногой у него ни один гнилой сучок не хряпнул, ни одна ветка не щёлкнула — человек этот был настоящим охотником.
«А может, это не Лао? — засомневался Созинов. — На Лао он что-то не похож. Хотя по поступи, по манере держаться — явно главный в этой шайке».
Правую руку хунхуз держал чуть отведённой в сторону от бедра — в любой миг мог ухватиться за рукоять нагана и открыть стрельбу.
Созинов ждал, когда хунхуз подойдёт ближе — действовать надо было наверняка. А тот остановился, словно бы почувствовал присутствие человека на этом пятаке земли, закрутил обеспокоенно головой, пробежался взглядом по кустам, но Созинова не увидел. Широкие ноздри у хунхуза затрепетали, он с шумом втянул в себя воздух и двинулся дальше.
Кроме шумного вздоха, ни одного звука больше не родилось — ни треска сучков под ногами, ни чавканья жирной почвы, ни бряканья железок в кармане — этот человек умел обходиться без звуков, перемещался в тиши. Не было шевеления веток, кустов, высоких травяных стеблей — того, что выдало его в малиновых зарослях и на что обязательно обращает внимание всякий лесной зверь, — ничего этого не было. Слышен был лишь писк комаров. Созинов зажал в себе дыхание.
Хунхуз подошёл ближе и снова остановился, повернул голову в одну сторону, потом — в другую. Никого не заметил. Но если никого рядом нет, тогда почему же у него так резко, едва ли не с хрустом раздуваются ноздри, — работают сами по себе, — почему всё тело его напряжено — от натуги даже начали неметь мышцы... Что происходит?
Этого хунхуз не знал. Вытянул голову, стараясь поймать ноздрями дуновение воздуха, пахнущего табачным дымом, русские солдаты смолили такую махорку, что, кажется, от одного её запаха на землю шлёпались птицы — они теряли ориентацию, махорочный дух выворачивал им глаза, делал глазницы пустыми. Однако табаком не пахло... Значит, и русских стражников на этом пятаке земли не было.