Жизнь и смерть генерала Корнилова
Шрифт:
— Знаю таких!
Вероятно, лисий малахай, гнездившийся на голове этого хунхуза на манер птичьего гнезда, был содран с какого-то купца.
— Не сдавай меня стражникам, лосян, — продолжал канючить китаец, — я тебе пригожусь.
— Если много будешь болтать — не пригодишься, — сказал Виталий.
Из несмети лунного света, из шевелящихся голубых клубов вновь ударило несколько выстрелов. Одна из пуль всадилась в крышу и застряла в дранке — был хорошо слышен её тупой удар, вторая пуля попала в угол рамы, на землю полетело расколовшееся стекло.
Схватка
Василий Созинов, когда надобность сидеть в поленнице отпала, увязался с группой Подголова — знал, как тот будет действовать, Иван Васильевич был командиром предсказуемым, в отличие от Реброва, — Егор хотел было уйти с Ребровым, но Василий остановил его:
— За мной!
— Надо же по-честному — разделиться поровну.
— За мной!
— Но... — попробовал воспротивиться Егор.
— Здесь всё решает не количество, а качество. За мной!
Егор подчинился.
Около леса братья столкнулись сразу с тремя хунхузами. Те отходили кучкой, держась друг друга, подстраховываясь, Созинов, увидев это, хмыкнул — опытные жуки!
Он налетел на одного из хунхузов, ударил прикладом винтовки, отжимая его от остальных, Егор выстрелом в упор уложил второго — рыжего, похожего на камышового кота китайца; и наставил штык на третьего.
— А ну, руки в гору!
Команда «Руки в гору!» была модной среди солдат пограничной стражи.
Китаец с ужасом глянул на своего товарища, лежавшего на земле, по дряблому свечному лицу у него пробежала тень, и он поспешно вскинул руки.
— Молодец!
Егор вытащил из кармана бечёвку. Хорошо, по настоянию брата запасся этим добром заранее, ровно нарезанные куски крепкой верёвки оказались вон как нужны, иначе пришлось бы связывать ходю брючным ремешком. Задрав китайцу лытки назад, Созинов накинул ему на руки бечёвку, крепко стянул и соорудил три прочных узла — развязать их мог только он сам, остальным они были не по зубам, можно было разрубить узел, но развязать — ни в коем разе. Егор приказал хунхузу лечь на землю. Красноречиво ткнул в него стволом винтовки:
— Жди меня!
А Василий Созинов тем временем допытывался у своего пленника:
— Янтайский Лао был здесь? Участвовал в налёте?
— Был, — признался хунхуз.
— Где он сейчас?
— Там! — хунхуз вздёрнул голову, засинел от натуги и показал подбородком на опушку леса.
— Э-э-э! — будто подстёгнутый, взвился младший урядник. — Даёшь Янтайского Лао! — Он вскинул над головой винтовку, воинственно тряхнул ею. — Даёшь этого каторжника!
На него надвинулась полоса кустов, он проскочил сквозь заросли, как поезд через тоннель, только сбитое с листвы комарье противно запищало над головой, выпрыгнул на полянку, посреди которой лежал хунхуз — судя по тряпично вывернутой и неловко подогнутой под тело ноге — мёртвый, пронёсся над ним и снова врезался в полосу кустов.
Столкнулся с Ребровым, чуть не сбил его с ног, тряхнул мокрой, в туманной мороси головой:
— Где Янтайский Лао?
— Если
Группы Подголова и Реброва свои задачи выполнили — отсекли часть хунхузов от леса и уложили их — частично повязали, частично отправили в вечную командировку на тот свет — каждому судьбу определили индивидуально. Горстка хунхузов всё-таки просочилась в лес, и стражники теперь гнали её к реке, надеясь прижать разбойников к широкой воде либо — что было ещё лучше — загнать в сырой, труднопроходимый угол, образованный с одной стороны рекой, а с другой — чистым говорливым ручьём, окружённым топью. Отсюда хунхузы точно бы не ушли, все оказались бы в руках стражников.
Больше всего Василию Созинову хотелось встретить Янтайского Лао, но ни среди убитых, ни среди пленных его не было.
— Даёшь Янтайского Лао! — ревел младший урядник, носясь по лесу.
Василий, с окровяненной щекой — кровь была не его, чужая, — страшный, в разодранной на плече рубахе, выпрыгивал из клубящегося лунного света, будто леший, несколькими взмахами винтовки расчищал себе пространство и вновь стремительно исчезал в сияющей лунной голубизне.
— Где этот Лао? — Рёв младшего урядника был слышен далеко. — Я должен расквитаться с ним за брата!
Банда Янтайского Лао — теперь это можно было сказать совершенно определённо, — перестала существовать. Если от неё останется пять-семь человек — это ужа не в счёт. Это будет не банда.
Тем временем Янтайский Лао — сильный, плечистый мужик, совсем не старец, — продолжал отходить к реке вместе со своим телохранителем Сюем — молчаливым шахтёром, у которого лицо было изувечено огнём (как и у Лао, но у главаря оно было изувечено много меньше) — Сюй горел прямо в штреке. С ними отходили ещё двое хунхузов, наиболее ловких и вёртких из всех членов банды.
Янтайский Лао ругал себя: он понял, что его провели на мякине, как последнего простачка, даже голодные воробьи на это не попадаются. Он кинулся на плохо защищённый дом двух братьев без пробного заброса, без разведки, — и поплатился за это... На бегу у него из-под век сочились слёзы, застилали взор, изувеченный глаз жгло солью, иногда Лао переставал видеть. До него доносился далёкий рёв Созинова «Где Янтайский Лао?», он вздёргивал голову, будто от удара, и невольно спотыкался — под ногу обязательно попадала какая-нибудь дрянь, внутри у предводителя что-то подозрительно ёкало, словно оборвался некий важный орган и теперь сочился кровью, Лао с шумом втягивал в себя воздух и бежал дальше.
Главное было — оторваться от погони, от цепких стражников, дальше будет легче, дальше он знает, что делать. Дыхание с хрипом выбивалось у Лао из груди, встряхивало голубые лунные лучи, пространство перед ним шевелилось, ездило из стороны в сторону, казалось опасным — того гляди, из-под какой-нибудь коряги на него прыгнет медведь, одетый в форму солдата пограничной стражи.
Вместе с телохранителем Янтайский Лао выскочил на большую затуманенную поляну и в то же мгновение услышал выстрел.