Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

Шейдербауер Армин

С нами был еще один капитан резерва, уроженец Рейнской области, по фамилии Штольцнер. Ему было около 40 лет, и он рассказывал нам о своем старшем брате, который во время Первой мировой войны попал в плен к русским и был отправлен в Сибирь. Оттуда он бежал в Китай, где стал военным советником маршала Чан-Кайши. Впоследствии он женился на китаянке, что вызвало в вагоне спор о достоинствах женщин другой расы. С серьезным выражением лица Штольцнер заговорил об одной интимной особенности китайских женщин. Поначалу его рассуждения вызвали у некоторых людей неподдельное изумление, но по громкому смеху остальных офицеров они догадались, что капитан «вешал им на уши лапшу».

Как одного их таких наивных и боязливых товарищей, я вспоминаю старшего офицера финансовой службы по фамилии Упланд.

Он был потомком поэта патриотического направления, но, несомненно, не был таким бесстрашным, каким считался его предок. В то время пошли слухи о том, что в немецких концлагерях из трупов заключенных изготавливалось мыло. Наш страх перед возможным расстрелом тогда рассеялся, но будущее выглядело совершенно неизвестным, и представлялось вполне вероятным, что нас могут отправить на каторжные работы. Чтобы напугать господина Уланда, один человек в нашем вагоне заявил, что пленные немецкие офицеры будут превращены в мыло, а из таких хорошо упитанных армейских финансистов, как Уланд, будут делать туалетное мыло высшего качества!

Во время вашего пребывания в эшелоне несколько человек скончалось. Причины их смерти остались неизвестными. Поскольку никаких списков не существовало, то единственной задачей охраны стало пополнение количества перевозимых заключенных. Это достигалось путем отлова мужчин из числа немецкого гражданского населения, которых еще немало оставалось тогда в Мазурии. В первый период нашего пребывания в плену на Востоке никаких списков не велось, и по фамилиям заключенные не регистрировались. По моему мнению, это было основной причиной того, что еще долгое время после 1955 г., когда были отпущены последние немецкие пленные, люди продолжали верить в существование так называемых «безмолвных» лагерей. И все же остается фактом, что из немецких военнослужащих, оказавшихся в плену на территории СССР, не вернулся каждый третий. Исходя из своего личного опыта, я объясняю это вышеизложенными причинами и совершенно недостаточной медицинской помощью, которую мы получали в первое время.

До лета 1945 г. я не был знаком с Восточной Пруссией. Если бы не переживаемая нами печаль по поводу потери немецкой территории, по которой мы тогда передвигались, то увидеть эту приветливую и хорошо возделанную землю было бы сплошным удовольствием. Когда мы проезжали мимо поселков и даже мимо города Алленштейн, то из поезда многое выглядело уцелевшим. Но все обезлюдело. Впечатление призрачности окружающей местности смягчалось только сиянием летнего солнца. Самых чувствительных из нас охватила тоска, когда мы проехали через станцию Тарау, потому что многие знали песню под названием «Анхен из Тарау».

Должен упомянуть одну остановку в Дойч-Эйлау, где на большом лугу было собрано несколько тысяч пленных. Именно там, а не в Грауденце, происходило окончательное формирование отправлявшихся на Восток эшелонов. На этом лугу, как и везде, офицеры были отделены от солдат. Там я совершенно неожиданно встретил нескольких господ из нашей дивизии. Это были майор Острайх, дивизионный адъютант, и капитан Франсен, командир отдельного батальона связи.

От Франсена я узнал, что остатки дивизии, еще до капитуляции, добрались морем до Борнхольма в хорошем состоянии. Люди уже считали себя в безопасности, когда появились два русских торпедных катера. Этот датский остров был оккупирован русскими, и все немцы взяты в плен. Острайх знал, что 7-й полк под командованием подполковника фон Гарна направился на эсминце «Карл Гальстер» не к Борнхольму, а прямо к материковой части Дании. Однако было неизвестно, удалось ли прорваться этому кораблю с остатками полка на борту. Острайху, Франсену и другим «борнхольмцам» пока удавалось сохранять свой багаж. Судя по всему, их еще не обыскали и не ограбили. Неприятным воспоминанием осталось то, что никто из них не предложил мне хотя бы одну сигарету. По сравнению с ними у меня не было ничего. Я наслаждался курением снова, еще с тех пор, когда доктор Йохансен в Данциге угостил меня сигаретой. Тогда он сказал, улыбаясь, что мне можно было позабыть о своих опасениях, связанных с последствиями ранения в легкие.

В Дойч-Эйлау я увидел того самого санитара, который бессовестным образом ел шоколад

перед голодными ранеными. От разговора с ним я воздержался. На этом лугу солдаты повсюду пели песню, которая в то время являлась непременной частью репертуара немецких хоровых обществ. «Если я спрошу у путника: «Куда ты идешь?», то он радостно ответит: «Домой, домой, домой!» Для меня это было признаком того, что немецкий дух был еще жив, по крайней мере, здесь.

Около недели мы провели в районе границы, которая только что была установлена в Потсдаме между Россией и Польшей. Переезд оказался недолгим. Конечной станцией для нас оказался Инстербург (ныне г. Черняховск, Калининградской обл. — Прим. ред.). Помню, как мы проходили мимо уцелевшего здания огромной церкви Мартина Лютера. Затем колонна пошла по дороге, на несколько километров обсаженной высокими тополями. Пунктом назначения являлся лагерь на территории старинного поместья Георгенбург, где в течение многих лет находился конный завод. Мы прошли через каменные ворота, на которых старинными цифрами было выведено: «1268».

В Георгенбурге размещался главный лагерь № 445. Позднее ему был присвоен номер 7445. Там находилось управление всех лагерей для военнопленных на оккупированной русскими территории Восточной Пруссии, включая лагеря в Кенигсберге, Тильзите и в других местах. В то время в Инстербурге еще находился инфекционный госпиталь, который позднее закрыли. От нашего короткого пребывания в Георгенбурге летом 1945 г. в памяти у меня осталось немного. Главное, что я помню до сих пор, это суп из брюквенных очистков. Они представляли собой основную часть нашего пайка. Брюквенные очистки использовались на конном заводе в качестве корма для лошадей, и я не могу поверить, чтобы русские не знали об этом.

Помню, что там находилось много офицеров, особенно старших. Среди них был полковник Ремер, старший брат майора Ремера, который 20 июля 1944 г. по приказу Геббельса со своим батальоном охраны арестовал участников антигитлеровского заговора. За это он получил звание генерал-майора лично от Гитлера. Говорили, что он был всего лишь простым офицером, но в отличие от него «наш» Ремер был действительно человеком светским и обладал большим опытом общения на международном уровне. Прежде он занимал должность в аппарате военного атташе в Мадриде и владел несколькими иностранными языками. Подобно тому, как это делали после Первой мировой войны и революции многие русские аристократы и офицеры царской армии, он надеялся провести остаток своей жизни в качестве гостиничного портье. Помню и выступление квартета военнопленных, которые под оглушительные аплодисменты спели популярную французскую песню «Расскажи мне о любви». Она начиналась с этих слов, и это все, что я понял без перевода на немецкий язык.

Но еще мне запомнились разговоры на политические темы, которые велись офицерами. Это были попытки примириться с новой ситуацией. Они были людьми далекими от политики, а их мир, единственный мир, который они знали, теперь рухнул. В лагере Георгенбург все знаки различия должны были быть сняты, а все головы острижены наголо. Как офицеры, мы считали это дополнительным унижением. Предполагалось, что это делалось в гигиенических целях для предотвращения эпидемий. В Красной Армии это было уставной нормой, хотя и не для офицеров. Тем не менее большинство заключенных страдало кровавым поносом, как при дизентерии, и никакой помощи им не оказывалось.

Среди наиболее важных производственных предприятий Восточной Пруссии, где промышленность была развита слабо, имелось несколько небольших целлюлозно-бумажных фабрик. Две такие фабрики располагались под Кенигсбергом. В порядке репараций они должны были восстанавливаться немецкими военнопленными.

Из Георгенбурга нас перевезли на грузовых автомашинах в Кенигсберг. Город был почти полностью разрушен. В Данциге, когда нас перевозили из Политехнического института в Медицинскую академию, мне довелось мельком увидеть собор «Мариенкирхе», главную достопримечательность города. Проезжая через Кенигсберг, мы получили достаточную возможность представить себе, насколько прекрасен был когда-то этот город. Мы проехали мимо развалин замка, и товарищ из Кенигсберга показал нам, где находилась могила Канта.