Жизнь и творения Зигмунда Фрейда
Шрифт:
Мой собственный вклад в дела Комитета в основном заключался в том, чтобы предоставлять его членам более широкую информацию из внешнего мира. У венского кружка в некоторых областях было явно ограниченное и довольно провинциальное мировоззрение. В те дни я много путешествовал как по Америке, так и по Европе и имел обыкновение часто посещать всевозможные международные конгрессы, где многое узнавал о людях и преобладающих мнениях, не говоря уже о прочитанных там работах. Это давало мне возможность оценивать развитие психоаналитических идей в разных регионах и то сопротивление, которое встречали эти идеи. Реакция на них ни в коей мере не была идентичной в различных странах, и трудности, переносимые аналитиками, варьировали подобным
Все мы являлись атеистами, так что между нами не было никакого религиозного барьера. Я также не припомню какого-либо затруднения, возникшего из-за того, что я оказался единственным неевреем в этом кругу. Поскольку я был представителем притесняемой нации, для меня не представляло труда солидаризироваться с еврейским мировоззрением, впитать которое в большой степени позволили мне тесные многолетние связи. Мое знание еврейских анекдотов, умных поговорок и шуток стало под влиянием такого обучения настолько обширным, что вызывало изумление среди других аналитиков вне этого маленького круга.
Я увидел, какими чрезмерно подозрительными могут быть евреи к малейшему признаку антисемитизма и сколь многие замечания или действия могут интерпретироваться ими в этом смысле. Самыми чувствительными к антисемитизму были Ференци и Захс; Абрахам и Ранк были менее восприимчивы. Сам Фрейд довольно болезненно реагировал на проявления такого рода.
Мне кажется, что главным моим недостатком в те дни было чрезмерно критическое отношение к недостаткам других, и я очень многому научился, наблюдая за восхищавшей меня терпимостью Фрейда.
Комитет, несомненно, выполнил свою основную функцию защиты Фрейда от злобных нападок. Было легче свести эти нападки к шутке, находясь в дружеской компании. Мы могли также отражать некоторые из них в своих трудах, поскольку сам Фрейд не хотел этого делать. Он таким образом освобождался для творческой работы. С течением времени стали важными также другие функции. Частые встречи, регулярная переписка позволяли нам держать в поле зрения то, что происходило в психоаналитическом мире Кроме того, совместная политика, проводимая наиболее информированными и обладающими значительным влиянием членами Комитета, имела неоценимое значение в разрешении постоянно возникающих бесчисленных проблем — разногласий внутри общества выбора подходящих должностных лиц, сдерживания оппозиции и так далее.
Комитет идеально функционировал, по крайней мере, в течение десяти лет, что является значительным для такого разнородного состава. После этого возникли внутренние трудности, которые до некоторой степени ухудшили качество его работы О судьбах членов Комитета — смерть, изгнание или разногласия — я расскажу в дальнейшем; они отражают непредсказуемость жизни в целом. Но как единственный оставшийся в живых я могу поделиться приятными воспоминаниями тех лет, когда мы были счастливой группой братьев.
Глава 23
Годы войны
В своем суждении о политических событиях Фрейд был не более проницательным, чем любой другой человек. Он следил за этими событиями, но особенно ими не интересовался, если они не мешали ходу его собственной работы, а впервые это случилось в 1914 году.
Еще 8 декабря 1912 года он писал мне, что политическая ситуация в Австрии предвещает бурю и что они должны быть готовы к плохим временам. Я знал, что он имел в виду отношения с Сербией и, возможно, также с Россией, которая всегда являлась пугалом для австрийцев. Но он, по-видимому, придерживался традиционного взгляда венцев на эти трудности, ибо я вспоминаю, что чуть позднее он сказал мне: «Сербы такие нахальные».
28 июня мир был потрясен сообщением, что наследный принц эрцгерцог Франц Фердинанд был убит в результате террористического
В течение первых двух или трех лет войны Фрейд явно симпатизировал центральным державам, то есть тем странам, с которыми он был столь тесно связан и за которые сражались его сыновья. Он даже восстал против своей любимой Англии, ставшей теперь «лицемерной», и явно принял немецкую версию, что Германия «окружена» завистливыми соседями, которые строят заговоры с целью ее уничтожения. Только к концу войны «пропаганда» союзников возбудила его подозрения относительно моральной стороны войны, так что он затем начал скептически относиться к обеим версиям и мог оставаться над этой схваткой.
На протяжении всей войны я поддерживал с ним контакт, посылая письма друзьям в Голландию, Швецию, Швейцарию и даже Италию, которые они затем отправляли в Вену. Патнем также регулярно посылал мне те письма, которые Фрейд писал ему до вступления Америки в войну в 1917 году.
Подобно многим людям в то время, Фрейд и близкий ему круг лиц постепенно осознавали всю серьезность международной ситуации. Только 27 июля Ференци обнаружил, что ему придется отложить запланированный визит в Англию, потому что он состоял в списках офицерского состава действительной службы и ему не разрешалось покидать Венгрию. А сверхоптимистичный Абрахам еще 31 июля конфиденциально заявил, что ни одна великая держава не объявит войну другой (на другой день Германия объявила войну). В результате его семья оказалась без средств, в затруднительном положении, в одной из деревень на Балтийском побережье. Фрейд начал сомневаться в возможности проведения ежегодного конгресса лишь после 26 июля. 29 июля он писал Эйтингону: «Тучи сгущаются также над нашим конгрессом, но невозможно предсказать, как будут выглядеть дела через два месяца. Возможно, к этому времени все в основном снова придет в порядок». Однако в тот же самый день он писал Абрахаму, что «в течение двух недель мы будем либо посрамлены в нашем теперешнем возбуждении, либо приблизимся к финалу истории, десятилетиями внушавшей нам страх».
Немедленная реакция Фрейда на объявление войны оказалась неожиданной. Можно было бы предположить, что 58-летний ученый-пацифист встретит войну с неподдельным ужасом, как это сделали многие другие. Однако, напротив, его непосредственный отклик заключался в юношеском энтузиазме, очевидно, пробужденном военным пылом детства. Он сказал, что впервые за тридцать лет ощущает себя австрийцем. После того как Германия вручила свои три декларации об объявлении войны, Фрейд писал: «Я всем своим сердцем находился бы на стороне Германии, если бы только мог полагать, что Англия не находится на стороне врага». Он был полностью захвачен этими событиями, не мог думать о какой-либо работе и проводил свое время, обсуждая события дня со своим братом Александром. Сам он сказал: «Все мое либидо отдано Австро-Венгрии». Он был возбужден, взволнован и то и дело оговаривался.