Жизнь как кино, или Мой муж Авдотья Никитична
Шрифт:
Однако когда она вставала со своего места и подходила к кому-нибудь из нас со словами: «Деточка, деточка, ножку надо тянуть вверх до конца, а если не можешь — иди к ЦУМу торговать пирожками», — при этом она протягивала к нам свою сухую сильную руку, мы от страха втягивали голову в плечи, потому что на горьком опыте знали, что синяк, полученный от ее «прикосновения», останется надолго.
Однажды, на больших прыжках, я неудачно приземлилась в «жете» на безымянный палец левой ноги и то ли выбила сустав, то ли сломала палец. Боль была адская. Я застонала.
Фуэте, как известно, делается на левой ноге. Я, сжав зубы и едва сдерживая слезы, сделала 16 фуэте, села на пол и заревела.
Мария Алексеевна подошла ко мне и присела на пол рядом со мной: «Что, Фара, очень больно? — Она погладила меня по голове. — Но ты — молодец! И запомни на всю жизнь: если больно — терпи, если трудно — преодолевай. Стремись только вперед, к своей цели. Добивайся всего в жизни сама, своим трудом. Ни у кого ничего не проси! Только так ты чего-нибудь достигнешь». — Она помогла мне встать и попросила девчонок проводить меня в медпункт.
Мне дали освобождение на неделю, однако безымянный палец на левой ноге так и остался неправильной формы. Но напутствие Марии Алексеевны много раз помогало мне в жизни подняться, когда жизнь сильно била меня.
Были у нас в училище и торжественные, незабываемые события.
Два раза в год, на майские и ноябрьские праздники, учащиеся училища вместе с артистами Большого театра ходили на демонстрацию на Красную площадь.
Наша колонна проходила одной из первых и поэтому нам всегда удавалось увидеть все Политбюро на Мавзолее. Но главное, конечно, Того, кто создал «счастливую жизнь» для наших родителей и «счастливое детство» для нас! Нашего родного и любимого товарища Сталина!
Наши детские, наивные сердца были переполнены чувством любви и благодарности к Нему!
Каждому из нас, проходящему мимо Мавзолея, казалось, что Он улыбается и машет рукой именно ему! Ради этого счастливого момента никто из нас не пропустил ни одной демонстрации. Но самым выдающимся и незабываемым событием было празднование семидесятилетия Сталина в Большом театре. Сталин очень любил балет, и мы часто видели его в главной правительственной ложе. Но на своем юбилее Сталин сидел в директорской ложе-бенуар, расположенной прямо над сценой. Концерт в его честь состоял из балетных дуэтов солистов Большого театра и концертных номеров учащихся Хореографического училища. Я танцевала «Русский танец» из балет «Щелкунчик», а моя школьная подруга Марина Лукина с Марисом Лиепой — «Венгерский танец». Мы видели лицо Сталина совсем близко, его глаза, его улыбку. Он нам аплодировал. Мы смотрели на него и были на седьмом небе от счастья.
Изнуренные непосильным трудом, мы с нетерпением ждали летних каникул. У хореографического училища был свой пионерлагерь, недалеко от станции Новый Иерусалим на берегу реки Истры.
Марис Лиепа и Марина Лукина. «Венгерский танец»
Родители отправляли нас туда бесплатно на все лето,
Пионерлагерь стоял на высоком пригорке, а внизу протекала речка.
Лагерь представлял из себя три дощатых барака с железными койками и тумбочками на 25 человек: два — для девочек и один — для мальчиков.
Сойдя с электрички, мы как угорелые, наперегонки неслись через колхозное поле в лагерь, чтобы с победным криком занять место получше.
В лагере была деревянная столовая с кухней. Небольшой домик для пионервожатых, там же находился медпункт. Ниже столовой стоял сруб — баня с русской печкой. Мылись мы в железных шайках, там же простирывали свои носки и трусы. После мытья головы в обязательном порядке полагалось вычесать волосы на газету частым гребешком: не завелись ли у нас там «насекомые»?
В самом низу, у кромки леса, был туалет: две деревянные кабины «М» и «Ж». Вставали мы утром, ложились вечером и ходили в столовую под звуки горна.
Мама давала мне с собой два сарафана, трусы и носки на смену, теплую кофту, полотенце, мыло, мочалку и частый гребешок. Никаких нарядов или каких-либо украшений ни у кого из девчонок не было.
Раз в месяц был родительский день. Мы собирали для родителей землянику, которой в лесу вокруг лагеря было полно.
Родители привозили нам гостинцы: сушки с маком, дешевую карамель и, конечно, воблу, которая стоила тогда копейки и которой были завалены все магазины. Такой воблы нет сейчас и в помине: крупная, жирная, с икрой, а спинка, темно-красного цвета, просвечивала сквозь чешую на солнце. Куда она делась?!
Не помню, чем нас кормили в столовой, но отлично помню, что цветки липы, стоявшей перед столовой, и колоски ржи на колхозном поле мы объедали как саранча. Время, проведенное в нашем пионерском лагере, купание в Истре, костры, незатейливые игры — все, буквально все я вспоминаю с радостью и светлой грустью о нашем небогатом, полуголодном, но таком счастливом послевоенном детстве…
В шестом классе у нас появился новый мальчик: светловолосый, прыщавый, полноватый. По-русски он говорил с приятным акцентом и от него вкусно пахло «ненашим» одеколоном.
Мы поражались упорству и трудоспособности этого мальчика.
Когда мы, потные и чуть живые, буквально выползали из репетиционного зала, он оставался, натягивал на свои полные ноги шерстяные тубы и продолжал работать над собой.
Через два года этот мальчик из гадкого утенка превратился в прекрасного лебедя. Это был Марис Лиепа.
Все девчонки были влюблены в него, а он выбрал меня.
Отношения между нами были романтические. Мы много гуляли с ним по Москве. Он дарил мне цветы и латышские книги по искусству.
Мои родители часто приглашали его на домашний обед. Они были очарованы его воспитанием, его манерой держаться за столом.
Мы, несомненно, были влюблены с ним друг в друга, но Марис никогда не позволял себе по отношению ко мне каких-либо вольностей. Кроме невинных поцелуев между нами ничего не было, хотя нам было уже по 16 лет. Просто в наше время это было не принято.
После окончания училища я решила пойти учиться на драматическую актрису и поступила в ГИТИС, а Марис был приглашен в Большой театр.