Жизнь Клима Самгина (Часть 1)
Шрифт:
Было еще не поздно, только что зашло солнце и не погасли красноватые отсветы на главах церквей. С севера надвигалась туча, был слышен гром, как будто по железным крышам домов мягкими лапами лениво ходил медведь.
– Знаешь, - слышал Клим, - я уже давно не верю в бога, но каждый раз, когда чувствую что-нибудь оскорбительное, вижу злое, - вспоминаю о нем. Странно? Право, не знаю: что со мной будет?
На эту тему Клим совершенно не умел говорить. Но он заговорил, как только мог убедительно:
– Время требует простой, мужественной работы, ради культурного обогащения страны...
И -
– Почему ты так смотришь?
– пробормотал он. Лидия ответила очень спокойно:
– Я думаю, что ты не веришь в то, что говоришь.
– Почему же?
Не ответив, она через минуту сказала:
– Будет дождь. И сильный.
Клим догадался, что нужно уйти, а через день, идя к ней, встретил на бульваре Варвару в белой юбке, розовой блузке, с красным пером на шляпе.
– Вы - к нам?
– спросила она, и в глазах ее Клим подметил насмешливые искорки.
– А я - в Сокольники. Хотите со мной? Лида? Но ведь она вчера уехала домой, разве вы не знаете?
– Уже?
– спросил Самгин, искусно скрыв свое смущение и досаду.
– Она хотела ехать завтра.
– Мне кажется, что она вовсе не хотела ехать, но ей надоел Диомидов своими записочками и жалобами.
Клим плохо слышал ее птичье щебетанье, заглушаемое треском колес и визгом вагонов трамвая на закруглениях рельс.
– Вы, вероятно, тоже скоро уедете?
– Да, послезавтра.
– Зайдете проститься?
– Конечно, - сказал Клим и подумал: "Я бы с тобой, пестрая дура, навеки простился".
В самом деле, пора было ехать домой. Мать писала письма, необычно для нее длинные, осторожно похвалила деловитость и энергию Спивак, сообщала, что Варавка очень занят организацией газеты. И в конце письма еще раз пожаловалась:
"Увеличились и хлопоты по дому с той поры, как умерла Таня Куликова. Это случилось неожиданно и необъяснимо; так иногда, неизвестно почему, разбивается что-нибудь стеклянное, хотя его и не трогаешь. Исповедаться и причаститься она отказалась. В таких людей, как она, предрассудки врастают очень глубоко. Безбожие я считаю предрассудком".
Пред Климом встала бесцветная фигурка человека, который, ни на что не жалуясь, ничего не требуя, всю жизнь покорно служил людям, чужим ему. Было даже несколько грустно думать о Тане Куликовой, странном существе, которое, не философствуя, не раскрашивая себя словами, бескорыстно заботилось только о том, чтоб людям удобно жилось.
"Вот - христианская натура, - думал он.
– Идеально христианская".
Но он тотчас же сообразил, что ему нельзя остановиться на этой эпитафии, ведь животные - собаки, например, - тоже беззаветно служат людям. Разумеется, люди, подобные Тане, полезнее людей, проповедующих в грязном подвале о глупости камня и дерева, нужнее полуумных Диомидовых, но...
Довести эту мысль до конца он не успел, потому что в коридоре раздались тяжелые шаги, возня и воркующий голос соседа по комнате. Сосед был плотный человек лет тридцати, всегда одетый в черное, черноглазый, синещекий, густые черные усы коротко подстрижены и подчеркнуты толстыми губами очень
Что он ходит за мной,
Всюду ищет меня?
Вечерами он уходил с толстой палкой в руке, надвинув котелок на глаза, и, встречая его в коридоре или на улице, Самгин думал, что такими должны быть агенты тайной полиции и шулера.
Теперь, взглянув в коридор сквозь щель неплотно прикрытой двери, Клим увидал, что черный человек затискивает в комнату свою, как подушку в чемодан, пышную, маленькую сестру квартирохозяйки, - затискивает и воркует в нос:
– Что ж вы от меня бегаете, а? Зачем же это бегаете вы от меня?
Клим Самгин протестующе прихлопнул дверь, усмехаясь, сел на кровать, и вдруг его озарила, согрела счастливая догадка:
– Чего же ты от меня бегаешь?
– повторил он убеждающие слова "виртуоза на деревянных инструментах".
Через день он поехал домой с твердой уверенностью, что вел себя с Лидией глупо, как гимназист.
"Любовь требует жеста".
Несомненно, что Лидия убежала от него, только этим и можно объяснить ее внезапный отъезд.
"Иногда жизнь подсказывает догадки очень своевременно".
Мать, встретив его торопливыми ласками, тотчас же, вместе с нарядной Спивак, уехала, объяснив, что едет приглашать губернатора на молебен по случаю открытия школы.
В столовой за завтраком сидел Варавка, в синем с золотом китайском халате, в татарской лиловой тюбетейке, - сидел, играя бородой, озабоченно фыркал и говорил:
– Мы живем в треугольнике крайностей. Против него твердо поместился, разложив локти по столу, пожилой, лысоватый человек, с большим лицом и очень сильными очками на мягком носу, одетый в серый пиджак, в цветной рубашке "фантазия", с черным шнурком вместо галстука. Он сосредоточенно кушал и молчал. Варавка, назвав длинную двойную фамилию, прибавил:
– Наш редактор.
И продолжал, как всегда, не затрудняясь в поисках слов:
– Стороны треугольника: бюрократизм, возрождающееся народничество и марксизм в его трактовке рабочего вопроса...
– Совершенно согласен, - сказал редактор, склонив голову; кисточки шнурка выскочили из-за жилета и повисли над тарелкой, редактор торопливо тупенькими красными пальцами заткнул их на место.
Кушал он очень интересно и с великой осторожностью. Внимательно следил, чтоб куски холодного мяса и ветчины были равномерны, тщательно обрезывал ножом излишек их, пронзал вилкой оба куска и, прежде чем положить их в рот, на широкие, тупые зубы, поднимал вилку на уровень очков, испытующе осматривал двуцветные кусочки. Даже огурец он кушал с великой осторожностью, как рыбу, точно ожидая встретить в огурце кость. Жевал медленно; серые волосы на скулах его вставали дыбом, на подбородке шевелилась тугая, коротенькая борода, подстриженная аккуратно. Он вызывал впечатление крепкого, надежного человека, который привык и умеет делать все так же осторожно и уверенно, как он ест.