Жизнь Клима Самгина (Часть 2)

Горький Максим

– Преступник? Политический.

– Вишь, какой... веселый!
– одобрительно сказала женщина, и от ее подкрашенных губ ко глазам быстрыми морщинками взлетела улыбка.
– Я знаю, что все адвокаты - политические преступники, я - о делах: по каким вы делам? Мой - по уголовным.

Лицо ее нарумянено, сквозь румяна проступают веснушки. Овальные, слишком большие глаза - неуловимого цвета и весело искрятся, нос задорно вздернут; она - тоненькая, а бюст - высокий и точно чужой. Одета она скромно, в гладкое платье голубоватой окраски. Клим нашел

в ней что-то хитрое, лисье. Она тоже говорит о революции.

– Хорошее время, - все немножко сошли с ума, никому ничего не жалко, "торопятся пить, есть, веселиться...

Вошла Алина, держа в руке маленький поднос, на нем - три рюмки.

– Если ты, Дуняшка, напьешься и будешь скандалить, - уши нарву! Выпьем, освежимся, Климуша.

– Милая!
– с ужасом вскричала Дуняша.
– Это ты меня при незнакомом мужчине - так-то!

Выпив рюмку, она быстро побежала в прихожую, а Телепнева, взяв Самгина под руку, сказала ему не очень тихо:

– Замечательно талантливая бабенка, но - отчаянная...

Грубое слово прозвучало из ее уст удивительно просто, как ремесленное - модистка, прачка.

Пошли в соседнюю комнату, там, на большом, красиво убранном столе, кипел серебряный самовар, у рояля, в углу, стояла Дуняша, перелистывая ноты, на спине ее висели концы мехового боа, и Самгин снова подумал о ее сходстве с лисой.

– Спой "Сад", пока свиньи не пришли, - попросила Алина. Дуняша, не оглядываясь, сказала:

– Знаем, чем тебя подкупить.

Наполнив комнату тихим звоном струн, она густым и мягким голосом запела:

Уж ты сад ли, мой сад,

Эх, сад зелененький,

Да - отчего же ты, мой сад,

Осыпаешься?

Музыка вообще не очень восхищала Клима, а тут - песня была пошленькая, голос Дуняши - ненатурален, не женский, - голос зверушки, которая сытно поела и мурлычет, вспоминая вкус пищи.

Эх ты, молодость моя,

Золотые деньки...

Странно было и даже смешно, что после угрожающей песни знаменитого певца Алина может слушать эту жалкую песенку так задумчиво, с таким светлым и грустным лицом. Тихонько, на цыпочках, явился Лютов, сел рядом и зашептал в ухо Самгина:

– Простая хористка, - какова, а? Голосок-то! За всех поет! Мы с Алиной дали ей средства учиться на большую певицу. Профессор - изумлен.

Самгин уже готов был признать, что Дуняша поет искусно, от ее голоса на душе становилось как-то особенно печально и хотелось говорить то самое, о чем он привык молчать. Но Дуняша, вдруг оборвав песню, ударила по клавишам и, взвизгнув по-цыгански, выкрикнула новым голосом:

Эх, Пашенька,

Да Парасковыошка,

Счастливая Параня,

Талантливая!

– Угости чайком, хозяйка, - попросила она, подходя к столу.

– Высечь бы тебя, Дунька, - сказала Алина, вздохнув.

Пришел Макаров, в черном строгом костюме, стройный, седой, с нахмуренными бровями.

– Ба, Самгин! Как живешь?
– скучно воскликнул он. Вслед за ним явился толстый -и страховидный поэт с растрепанными

и давно не мытыми волосами; узкобедрая девица в клетчатой шотландской юбке и красной кофточке, глубоко открывавшей грудь; синещекий, черноглазый адвокат-либерал, известный своей распутной жизнью, курчавый, точно баран, и носатый, как армянин; в полчаса набралось еще человек пять. Комната стала похожа на аквариум, в голубоватой мгле шумно плескались бесформенные люди, блестело и звенело стекло, из зеркала выглядывали странные лица. Лютов немедленно превратился в шута, запрыгал, завизжал, заговорил со всеми сразу; потом, собрав у рояля гостей и дергая пальцами свой кадык, гнусным голосом запел на мотив "Дубинушки", подражая интонации Шаляпина:

Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,

Кто б ты ни был - не падай презренной душою!

Верь: воскреснет Ваал и пожрет идеал...

Он взвизгнул и засмеялся, вызвав общий хохот; не смеялись двое: Алина и Макаров, который, нахмурясь, шептал ей что-то, она утвердительно кивала головой.

"Какая двусмысленная каналья", - думал Самгин, наблюдая Лютова.

Адвокат налил стакан вина, предложил выпить за конституцию, - Лютов закричал:

– С условием: не смотреть, что внутри игрушки!

Алина отказалась пить и, поманив за собой Дуняшу, вышла из комнаты; шла она, как ходила девушкой, - бережно и гордо несла красоту свою. Клим, глядя вслед ей, вздохнул.

Пили, должно быть, на старые дрожжи, все быстро опьянели. Самгин старался пить меньше, но тоже чувствовал себя охмелевшим. У рояля девица в клетчатой юбке ловко выколачивала бойкий мотивчик и пела по-французски; ей внушительно подпевал адвокат, взбивая свою шевелюру, кто-то хлопал ладонями, звенело стекло на столе, и все вещи в комнате, каждая своим голосом, откликались на судорожное веселье людей.

"Веселятся, потому что им страшно", - соображал Самгин, а рядом с ним сидела Дуняша со стаканом шампанского в руке.

– Очень обожаю вот эдаких, сухоньких, - говорила она.

Поэт, встряхнув склеившимися прядями волос, выгнув грудь и выкатив глаза, громко спросил:

Черная рубаха,

Кожаный ремень

Кто это?

Посмотрел на всех и гаркнул:

Р-рабочий!

– Нет, уж это вы отложите на вчера, - протестующе заговорил адвокат. Эти ваши рабочие устроили в Петербурге какой-то парламент да и здесь хотят того же. Если нам дорога конституция...

– Сорок три копейки за конституцию - кто больше?
– крикнул Лютов, подбрасывая на ладони какие-то монеты; к нему подошла Алина и что-то сказала; отступив на шаг, Лютов развел руками, поклонился ей.

– Твоя власть. Твоя...

И, отступив еще на шаг, снова поклонился.

– Прошу извинить, - громко сказала Алина, - мне нужно уехать на час, опасно заболела подруга.

– А я предлагаю пожаловать ко мне - кто согласен?
– завизжал Лютов.

Самгин решил отправиться домой, встал и пошатнулся, Дуняша поддержала его, воскликнув: