Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Шрифт:
Но она сама, схватив его за руку, заставила сесть рядом с собою и, крепко обняв голову его, спросила быстрым, тревожным шопотом:
– Что с тобой, милый? Кто тебя обидел? Ну, скажи мне! боже мой, у тебя такие сумасшедшие, такие жалкие глаза".
Это было глупо, смешно и унизительно. Этого он не мог ожидать, даже не мог бы вообразить, что Дуняша или какая-то другая женщина заговорит с ним в таком тоне. Оглушенный, точно его ударили по голове чем-то мягким, но тяжелым, он попытался освободиться из ее крепких рук, но она, сопротивляясь,
– Я знаю, что тебе трудно, но ведь это - ненадолго, революция - будет, будет!
– Позволь, - пробормотал он, собираясь сказать ей что-то сердитое, ироническое, убийственное, но сказал только: - Мне - неудобно.
В самом деле было неудобно: Дуняша покачивала голову его, жесткий воротник рубашки щипал кожу на шее, кольцо Дуняши больно давило ухо.
– Ты - умница, - шептала она.
– Я ведь много знаю про тебя, слышала, как рассказывала Алина Лютову, и Макаров говорил тоже, и сам Лютов тоже говорил хорошо...
Выдернув, наконец, голову, оправляя волосы, Клим вскочил на ноги.
– Лютов не мог хорошо говорить обо мне и вообще о ком-нибудь.
Он чувствовал, что говорит - не то, ведет себя - не так и, должно быть, смешон.
– Нет, нет, это неверно, - торопливо и убедительно восклицала Дуняша.
– Он сказал Макарову при мне:
"Самгин смотрит на улицу с чердака и ждет своего дня, копит силы, а дождется, выйдет на свет - тут все мы и ахнем!" Только они говорят, что ты очень самолюбив и скрытен.
Она стояла пред ним, положив руки на плечи его, - руки были тяжелые, а глаза ее блестели ослепляюще.
"Пошлейшая сцена", - убеждал себя Самгин, но слушал.
– Лютов - замечательный! Он - точно Аким Александрович Никитин, знаешь, директор цирка?
– который насквозь видит всех артистов, зверей и людей.
Он обнимал талию женщины, но руки ее становились как будто все тяжелее и уничтожали его жестокие намерения, охлаждали мстительно возбужденную чувственность. Но все-таки нужно было поставить женщину на ее место.
– Ну, довольно!
– сказал он и, намеренно крепко, грубо схватил ее, приподнял, но она вырвалась из его рук, отскочила за стол.
– Нет, подожди! Ты думаешь, я - блаженненькая, вроде уличной дурочки? Думаешь - не знаю я людей? Вчера здешний газетчик, такой курносенький, жирный поросенок... Ну, - не стоит говорить!
И, запахнув капот на груди, она громко сказала:
– Делиться надобно не пакостью, а радостью...
– Довольно, - повторил Самгин, подходя к ней.
– Оставь, расстроил ты меня и... устала я! Вздохнув, она скучно взглянула за плечо его, мимо лица.
– Надеялась, - попраздную с тобою! А - не вышло... Ты - иди. Уж очень я... не в духе! И - поздно уже. Иди, пожалуйста!
Самгин ушел, не сказав ни слова, надеясь, что этим обидит ее или заставит понять, что он - обижен. Он действительно обиделся на себя
"Черт меня дернул говорить с нею! Она вовсе не для бесед. Очень пошлая бабенка", - сердито думал он, раздеваясь, и лег в постель с твердым намерением завтра переговорить с Мариной по делу о деньгах и завтра же уехать в Крым.
Но утром, когда он пил чай, явился Дронов.
Всем существом своим он изображал радость, широко улыбался, показывая чиненные золотом зубы, быстро катал шарики глаз своих по лицу и фигуре Самгина, сучил ногами, точно муха, и потирал руки так крепко, что скрипела кожа. Стертое лицо его напоминало Климу людей сновидения, у которых вместо лица - ладони.
– Постарел ты, Самгин, седеешь, и волос редковат, - отметил он и добавил с дружеским упреком: - Рановато! Хотя время такое, что даже позеленеть можно.
Самгин предложил ему чаю, но Дронов попросил вина.
– Тут есть беленькое, "Грав", - очень легкое и милое! Сырку опроси, а потом - кофеишко закажем, - бойко внушал он.
– Ты - извини, но я почти не спал ночью, после концерта - ужин, а затем - драма: офицер с ума спятил, изрубил шашкой полицейского, ранил извозчика и ночного сторожа и вообще навоевал!
– Весело рассказываешь, - отметил Самгин, усмехаясь; Дронов покосился на него прищуренным глазом и, почесывая бритый подбородок, сказал очень просто:
– Я, брат, циником становлюсь. Жизнь всего успешнее обучает цинизму.
И, потянув носом, он добавил, тоже усмехаясь:
– Теперь, когда ее взболтали, она - гнильем пахнет. Не чувствуешь?
– Нет, - ответил Самгин, думая, что, если рассказать ему, как вел себя, что говорил поручик в поезде, - Дронов напишет об этом и все опошлит.
– Не чувствуешь?
– повторил Дронов и, приятельски заказав слуге вино, сыр, кофе, - зевнул.
– А знаешь, - здесь Лидия Варавка живет, дом купила. Оказывается - она замужем была, овдовела и - можешь представить?
– ханжой стала, занимается религиозно-нравственным возрождением народа, это - дочь цыганки и Варавки! Анекдот, брат, - верно? Богатая дама. Ее тут обрабатывает купчиха Зотова, торговка церковной утварью, тоже, говорят, сектантка, но - красивейшая бабища...
Самгину неприятно было узнать, что Лидия живет в этом городе, и захотелось расспросить о Марине.
– В каком смысле - обрабатывает, - в сектантском?
– Чорт ее знает! Вот - заставила Лидию купить у нее дом, - неохотно, снова зевнув, сказал Дронов, вытянул ноги, сунул руки в карманы брюк и стремительно начал спрашивать:
– Ну, что у вас там, в центре? По газетам не поймешь: не то - все еще революция, не то - уже реакция? Я, конечно, не о том, что говорят и пишут, а - что думают? От того, что пишут, только глупеешь. Одни командуют: раздувай огонь, другие - гаси его! А третьи предлагают гасить огонь соломой...