Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

Горький Максим

Было ясно, что он торопится выбросить из памяти новости, отягощающие ее. Самгин усмехнулся.

– Да, смешно, - сказал Безбедов.
– Царь Думу открывал в мантии, в короне, а там все - во фраках. Во фраках или в сюртуках, - не знаете?

– Не знаю.

– Уморительно! Чорт, до чего дожили, а? Вроде Англии. Он - в мантии, а они - во фраках! Человек во фраке напоминает стрижа. Их бы в кафтаны какие-нибудь нарядить. Хорошо одетый человек меньше на дурака похож.

Самгин, поправив очки, взглянул на него; такие афоризмы в устах Безбедова возбуждали сомнения в глупости этого человека и усиливали неприязнь к нему. Новости Безбедова

он слушал механически, как шум ветра, о них не думалось, как не думается о картинах одного и того же художника, когда их много и они утомляют однообразием красок, техники. Он отметил, что анекдотические новости эти не вызывают желания оценить их смысл. Это было несколько странно, но он тотчас нашел объяснение:

"Безбедов говорит с высоты своей голубятни, тоном человека, который принужден говорить о пустяках, не интересных для него. Тысячи людей портят себе жизнь и карьеру на этих вопросах, а он, болван..."

Самгин рассердился и ушел. Марины в городе не было, она приехала через восемь дней, и Самгина неприятно удивило то, что он сосчитал дни. Когда он передал ей пакет писем и тетрадку "Размышлений", она, небрежно бросив их на диван, сказала весьма равнодушным тоном:

– Спасибо.

Это убедило Самгина, что купчиха действительно не понимает юридического смысла поступка, который он сделал по ее желанию. Объяснить ей этот смысл он не успел, - Марина, сидя в позе усталости, закинув руки за шею, тоже начала рассказывать новости:

– Ну, батюшка, Петербург совершенно ошалел. Водила меня Лидия по разным политическим салонам...

– Вы были там вместе?

– Ну да.

Самгин отметил, что Безбедов не сказал ему об этом. Она, играя бровями, с улыбочкой в глазах, рассказала, что царь капризничает: принимая председателя Думы - вел себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, - топал ногами и кричал, что либералы не смеют требовать амнистии для политических, если они не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно. Столыпиным недовольны за то, что он не решается прикрыть Думу, на митингах левые бьют кадетов, - те, от обиды, поворачивают направо.

– Видела знаменитого адвоката, этого, который стихи пишет, он высокого мнения о Столыпине, очень защищает его, говорит, что, дескать, Столыпин нарочно травит конституционалистов левыми, хочет напугать их, затолкать направо поглубже. Адвокат - мужчина приятный, любезен, как парикмахер, только уж очень привык уголовных преступников защищать.

Рассказывала она почти то же, что и ее племянник. Тон ее рассказов Самгин определил как тон человека, который, побывав в чужой стране, оценивает жизнь иностранцев тоже с высоты какой-то голубятни.

– Ты говоришь точно о детских шалостях, - заметил он; Марина усмехнулась:

– Разве? Как старуха? Учительница старая? Охлаждаю твое пламенное сердце революционера? Дай папироску.

Подавая ей портсигар, Самгин заметил, что рука его дрожит. В нем разрасталось негодование против этой непонятно маскированной женщины. Сейчас он скажет ей кое-что по поводу идиотских "Размышлений" и этой операции с документами. Но Марина опередила его намерение. Закурив, выдувая в потолок струю дыма и следя за ним, она заговорила вполголоса, медленно:

– Зря ты, Клим Иванович, ежа предо мной изображаешь, - иголочки твои не страшные, не колют. И напрасно ты возжигаешь огонь разума в сердце твоем, - сердце у тебя не горит, а -

сохнет. Затрепал ты себя - анализами, что ли, не знаю уж чем! Но вот что я знаю:

критически мыслящая личность Дмитрия Писарева, давно уже лишняя в жизни, вышла из моды, - критика выродилась в навязчивую привычку ума и только.

Так она говорила минуты две, три. Самгин слушал терпеливо, почти все мысли ее были уже знакомы ему, но на этот раз они звучали более густо и мягко, чем раньше, более дружески. В медленном потоке ее речи он искал каких-нибудь лишних слов, очень хотел найти их, не находил и видел, что она своими словами формирует некоторые его мысли. Он подумал, что сам не мог бы выразить их так просто и веско.

"Действительно, - когда она говорит, она кажется старше своих лет", подумал он, наблюдая за блеском ее рыжих глаз; прикрыв глаза ресницами, Марина рассматривала ладонь своей правой руки. Самгин чувствовал, что она обезоруживает его, а она, сложив руки на груди, вытянув ноги, глубоко вздохнула, говоря:

– Устала я и говорю, может быть, грубо, нескладно, но я говорю с хорошим чувством к тебе. Тебя - не первого такого вижу я, много таких людей встречала. Супруг мой очень преклонялся пред людями, которые стремятся преобразить жизнь, я тоже неравнодушна к ним. Я - баба, - помнишь я сказала: богородица всех религий? Мне верующие приятны, даже если у них религия без бога.

Самгин чувствовал себя в потоке мелких мыслей, они проносились, как пыльный ветер по комнате, в которой открыты окна и двери. Он подумал, что лицо Марины мало подвижно, яркие губы ее улыбаются всегда снисходительно и насмешливо; главное в этом лице - игра бровей, она поднимает и опускает их, то - обе сразу, то - одну правую, и тогда левый глаз ее блестит хитро. То, что говорит Марина, не так заразительно, как мотив: почему она так говорит?

– Милый друг, - революционер - мироненавистник, но не мизантроп, людей он любит, для них и живет, - слышал Самгин.

– Это - романтизм, - сказал он.

– Так ли?

– Романтизм. И ты - не способна к нему Она удивленно спросила:

– Разве я назвала себя революционеркой?

– Я тоже не рекомендовался тебе революционером, - необдуманно сказал Самгин и почувствовал, что краснеет.

– Верно, - согласилась она.
– Не называл, но... Ты не обижайся на меня: по-моему, большинство интеллигентов - временно обязанные революционеры, - до конституции, до республики. Не обидишься?

– Нет, - сказал Самгин, понимая, что говорит неправду, - мысли у него были обиженные и бежали прочь от ее слов, но он чувствовал, что раздражение против нее исчезает и возражать против ее слов - не хочется, вероятно, потому, что слушать ее - интересней, чем спорить с нею. Он вспомнил, что Варвара, а за нею Макаров говорили нечто сродное с мыслями Зотовой о "временно обязанных революционерах". Вот это было неприятно, это как бы понижало значение речей Марины.

– Почему ты говоришь со мной на эту тему и так... странно говоришь? Почему подозреваешь меня в неискренности?
– спросил он.

– Не понял, - сказала она, вздохнув.
– Хочется мне, чтоб перепрыгнул ты через голову свою. Тебе, Клим Иванович, надобно погреться у другого огня, вот что я говорю.

– Мне нужно отдохнуть, - сказал он.

– Это же и я говорю. А что мешает?
– спросила она, став перед ним и оправляя прическу, - гладкая, гибкая, точно большая рыба.

Самгин едва удержался, чтоб не сказать: