Жизнь Клима Самгина (Часть 3)
Шрифт:
– Из-за голубей потерял, - говорил он, облокотясь на стол, запустив пальцы в растрепанные волосы, отчего голова стала уродливо огромной, а лицо - меньше.
– Хорошая женщина, надо сказать, но, знаете, у нее - эти общественные инстинкты и все такое, а меня это не опьяняет...
"Общественные инстинкты" он проговорил гнусаво, в нос и сморщив лицо, затем, опустив руки на затылок, спросил с негодованием:
– Какого чорта буду я заботиться о том, чтоб дураки жили умнее или как-то там лучше? А умники и без меня проживут. Вы, конечно, другого взгляда, а по-моему - дуракам и так хорошо. На этом
Самгин слушал и улыбался. Ему нравилось, что Валентин говорит беспечально, как бы вспоминая далекое прошлое, хотя жена ушла от него осенью истекшего года.
– Может быть, она и не ушла бы, догадайся я заинтересовать ее чем-нибудь живым - курами, коровами, собаками, что ли!
– сказал Безбедов, затем продолжал напористо: - Ведь вот я нашел же себя в голубиной охоте, нашел ту песню, которую суждено мне спеть. Суть жизни именно в такой песне - и чтоб спеть ее от души. Пушкин, Чайковский, Миклухо-Маклай - все жили, чтобы тратить себя на любимое занятие, - верно?
Самгин согласно кивнул головой и стал слушать сиплые слова внимательнее, чувствуя в рассказе Безбедова новые ноты.
– Вас увлекает адвокатура, другого - картежная игра, меня - голуби! Вероятно, я на крыше и умру, задохнусь от наслаждения и - шлеп с крыши на землю, - сказал Безбедов и засмеялся влажным, неприятно кипящим смехом.
– В детстве у меня задатки были, - продолжал он, вытряхивая пепел из трубки в чайный стакан, хотя на столе стояла пепельница.
– Правильно говоря никаких задатков у меня не было, а это мать и крестный внушили: "Валентин, у тебя есть задатки!" Конечно, это обязывало меня показывать какие-нибудь фокусы. Ждут чего-то необыкновенного, ну и сочинишь, соврешь что-нибудь, что же делать? Надобно оправдать доверие.
Он подмигнул Самгину и заставил его подумать:
"Я никогда не сочинял".
– Привычка врать и теперь есть у меня, выдумаю что-нибудь мало вероятное и, по секрету, расскажу; стоит только одному рассказать, а уж дальше вранье само пойдет! Чем невероятнее, тем легче верят.
Он усмехнулся и, крепко закрыв глаза, помолчал, подумал, вздохнул.
– Хотя невероятное становится обычным в наши дни. Привираю я не для того, чтоб забавлять себя или людей, а - так, чорт знает для чего! Скучно на земле, когда самое лучшее переживаешь на крыше. В гимназии я тоже считался мальчишкой с задатками, - крестный раскрасил меня. Чтоб оправдать ожидания - хулиганил. Из пятого класса - выгнали. Стал щеголять в невероятных костюмах, какие-то дурацкие шляпы носил. Барышням - нравилось. Вообразил, что отлично могу играть на биллиарде, - играл часов по пяти, разумеется - бездарно. Вообще я - человек совершенно бездарный.
Сказав последние слова с явным удовольствием, Безбедов вздохнул, и лицо его исчезло в облаке табачного дыма. Самгин тоже курил и молчал, думая, что он, кажется, поторопился признать в этом человеке что-то симпатичное.
"Весьма похоже, что он только
Сознание ошибки возникло сейчас же после того, как Безбедов сказал о задатках и фокусах. Вообще в словах Безбедова незаметно появилось что-то неприятное. Особенно смущало Самгина то, что он подумал о себе:
"Я - не сочинял".
Мысль о возможности какого-либо сходства с этим человеком была оскорбительна. Самгин подозрительно посмотрел сквозь стекла очков на плоское, одутловатое лицо с фарфоровыми белками и голубыми бусинками зрачков, на вялую, тяжелую нижнюю губу и белесые волосики на верхней - под широким носом. Глупейшее лицо.
Неистово дымя, Безбедов спросил:
– А что - у вас нет аппетита к барышням? Тут, недалеко, две сестренки живут, очень милосердные и веселые, - не хотите ли?
Самгин сухо отказался, но подумал, что следовало бы взглянуть, каков этот толстяк среди женщин. Затем, прихлебывая кисленькое красное вино, он сказал:
– Разумеется, я не верю вам, когда вы утверждаете, что - у вас нет никаких талантов...
– Святая истина!
– вскричал Безбедов, подняв руки на уровень лица, точно защищаясь, готовясь оттолкнуть от себя что-то.
– Я - человек без средств, бедный человек, ничем не могу помочь, никому и ничему!
– Эти слова он прокричал, явно балаганя, клоунски сделав жалкую гримасу скупого торгаша.
Самгин настойчиво продолжал:
– Но очень странно слышать, что вы говорите это как будто с удовольствием...
– Да - конечно же, с удовольствием!
– вскричал Безбедов, нелепо размахивая руками.
– Как бы это сказать вам? Ах, чорт...
Вытаращив глаза, дотирая ладонью шершавый лоб, он несколько секунд смотрел в лицо Самгина, и Самгин видел, как его толстые губы, потные щеки расплываются, тают в торжествующей улыбке.
– Я - глухонемой!
– сказал он трезво и громко.
– Глухонемого проповедовать не заставишь! Понимаете?
– Вы сознаетесь в симуляции, - сердито заметил Самгин.
– Почему - симуляция? Нет, это - мое убеждение. Вы убеждены, что нужна конституция, революция и вообще - суматоха, а я - ничего этого - не хочу! Не хочу! Но и проповедовать, почему не хочу, - тоже не стану, не хочу! И не буду отрицать, что революция полезна, даже необходима рабочим, что ли, там! Необходима? Ну, и валяйте, делайте революцию, а мне ее не нужно, я буду голубей гонять. Глухонемой!
– И, с размаха шлепнув ладонью в широкую жирную грудь свою, он победоносно захохотал сиплым, кипящим смехом.
"Скотина", - мысленно обругал его Самгин, быстро и сердито перебирая в памяти все возражения, какие можно бы противопоставить Безбедову. Но было совершенно ясно, что возражения бесполезны, любое из них Безбедов оттолкнет: "Не хочу", - скажет он.
Возможно, что он обладает силой не хотеть. Но все же Самгин проворчал:
– Анархизм. Это - старо.
– Как мир, - согласился Безбедов, усмехаясь.
– Как цивилизация, добавил он, подмигнув фарфоровым глазом.
– Ведь цивилизация и родит анархистов. Вожди цивилизации - или как их там?
– смотрят на людей, как на стадо баранов, а я - баран для себя и не хочу быть зарезанным для цивилизации, зажаренным под соусом какой-нибудь философии.