Жизнь Клима Самгина (Часть 4)
Шрифт:
"Мог Безбедов убить?"
Ответа он не искал, мешала растрепанная, жалкая фигура, разбитое, искаженное страхом и возмущением лицо, вспомнилась завистливая жалоба:
"Меня женщины не любят, я откровенен с ними, болтлив, сразу открываю себя, а бабы любят таинственное. Вас, конечно, любят, вы - загадочный, прячете что-то в себе, это интригует..."
У Самгина Тагильский закурил папиросу, прислонился к белым изразцам печки и несколько минут стоял молча, слушая, как хозяин заказывает горничной закуску к обеду, вино.
– Славная какая, - сказал он, когда девушка ушла, и вздохнул, а затем, держа папиросу
– У меня года два, до весны текущего, тоже была эдакая, кругленькая, веселая, мещаночка из Пскова. Жена установила с нею даже эдакие фамильярные отношения, давала ей книги читать и... вообще занималась "интеллектуальным развитием примитивной натуры", как она объяснила мне. Жена у меня была человечек наивный.
– Была?
– спросил Самгин.
– Да. Разошлись. Так вот - Поля. Этой весною около нее явился приличный молодой человек. Явление - вполне естественное:
Это уж так водится:
Тогда весна была.
Сама богородица
Весною зачала.
Поехала жена с Потей устраиваться на даче, я от скуки ушел в цирк, на борьбу, но борьбы не дождался, прихожу домой -л кабинете, вижу, огонь, за столом моим сидит Полян кавалер и углубленно бумажки разбирает. У меня револьверишко, маленький браунинг. Спрашиваю: "Нашли что-нибудь интересное?" Он хотел встать, ноги у него поехали под стол, шлепнулся в кресло и, подняв руки вверх, объявил: "Я - не вор!" - "Вы, говорю, дурак. Вам следовало именно вором притвориться, я позвонил бы в полицию, она бы вас увела и с миром отпустила к очередным вашим делам, тут и - конец истории. Ну-ко, расскажите, "как дошли вы до жизни такой?" Оказалось: сын чиновника почты, служил письмоводителем в женской гимназии, давал девицам нелегальную литера-гуру, обнаружили, арестовали, пригрозили, предложилисогласился. Спрашиваю: "А как же - Поля?" - "А ода, говорит, тоже со мной служит". Пришлось раскланяться с девушкой. Я потом в палате рассказываю: дело, очевидно, плохо, если начались тайные обыски у членов прокурорского надзора! Вызвало меня непосредственное мое начальство и внушает: "Вы, говорит, рассказываете анекдоты, компрометирующие власть. Вы, говорит, забыли, что Петр Великий называл прокурора "государевым оком".
Говорил Тагильский медленно, утомленно воркующим голосом. Самгин пытался понять: зачем он рассказывает это? И вдруг прервал рассказ, спросив:
– Не объясните ли вы: какой смысл имело для вас посещение мною... тюрьмы?
– А я - ждал, что вы спросите об этом, - откликнулся Тагильский, сунул руки в карманы брюк, поддернул их, шагнул к двери в столовую, прикрыл ее, сунул дымный окурок в землю кадки с фикусом. И, гуляя по комнате, выбрасывая коротенькие ноги смешно и важно, как петух, он заговорил, как бы читая документ:
– Подозреваемый в уголовном преступлении - в убийстве, - напомнил он, взмахнув правой рукой, - выразил настойчивое желание, чтоб его защищали на суде именно вы. Почему? Потому что вы-квартирант его? Маловато. Может быть, существует еще какая-то иная связь? От этого подозрения Безбедов реабилитировал вас. Вот - один смысл.
Он подошел к Самгину и, почти упираясь животом в его колени, продолжал:
– Есть-другой. Но он... не совсем ясен и мне самому.
Красное лицо его поблекло, прищуренные глаза нехорошо
– Я понимаю вас; вам кажется, что я хочу устроить вам некую судебную пакость.
– Вы ошибаетесь...
– Бросьте, Самгин.
Махнув рукой, Тагильский снова начал шагать, говоря в тоне иронии:
– Получается так, что я вам предлагаю товар моей откровенности, а вы... не нуждаетесь в нем и, видимо, убеждены: гнилой товар.
– Вы, конечно, знаете, что люди вообще не располагают к доверию, произнес Самгин докторально, но тотчас же сообразил, что говорит снисходительно и этим может усилить иронию гостя. Гость, стоя спиной к нему, рассматривая корешки книг в шкафе, сказал:
– Даже сами себе плохо верят. Он повернулся, как мяч, и добавил:
– Русский интеллигент живет в непрерывном состоянии самозащиты и непрерывных упражнениях в эристике.
– Это - очень верно, - согласился Клим Самгин, опасаясь, что диалог превратится в спор.
– Вы, Антон Никифорович, сильно изменились, - ласково, как только мог, заговорил он, намереваясь сказать гостю что-то лестное. Но в этом не оказалось надобности, - горничная позвала к столу.
– Есть я люблю, - сказал Тагильский. Самгин налил водки, чокнулись, выпили, гость тотчас же налил по второй, говоря:
– Я начинаю с трех, по завету отца. Это - лучший из его заветов. Кажется, я - заболеваю. Температура лезет вверх, какая-то дрожь внутри, а под кожей пузырьки вскакивают и лопаются. Это обязывает меня крепко выпить.
Стараясь держаться с ним любезнее, Самгин усердно угощал его, рассказывал о Париже, Тагильский старательно насыщался, молчал и вдруг сказал, тряхнув головой:
– В Москве, когда мы с вами встретились, я начинал пить.
– Сделав паузу, он прибавил: - Чтоб не думать.
– Вы - москвич?
– спросил Самгин.
– Туляк. Отец мой самовары делал у братьев Баташевых.
Он вытер губы салфеткой и, не доверяя ей, облизал языком.
– Я - интеллигент в первом поколении. А вы?
– спросил он, раздув щеки усмешкой.
– В третьем, - сказал Самгин. Тагильский, готовясь закурить папиросу, пробормотал:
– Уже аристократ, в сравнении со мной. Самгин, тоже закурив, вопросительно посмотрел на него.
– Интересная тема, - сказал Тагильский, кивнув головой.
– Когда отцу было лет под тридцать, он прочитал какую-то книжку о разгульной жизни золотоискателей, соблазнился и уехал на Урал. В пятьдесят лет он был хозяином трактира и публичного дома в Екатеринбурге.
Тагильский, прищурив красненькие глазки, несколько секунд молчал, внимательно глядя в лицо Самгина, Самгин, не мигнув, выдержал этот испытующий взгляд.
– Мать, лицо без речей, умерла, когда мне было одиннадцать лет. В тот же год явилась мачеха, вдова дьякона, могучая, циничная и отвратительно боголюбивая бабища. Я ее хотел стукнуть бутылкой - пустой - по голове, отец крепко высек меня, а она поставила на колени, сама встала сзади меня тоже на колени. "Проси у бога прощения за то, [что] поднял руку на меня, богоданную тебе мать!" Молиться я должен был вслух, но я начал читать непотребные стихи. Высекли еще раз, и отец до того разгорелся, что у него "сердце зашлось", и мачеха испугалась, когда он, тоже большой, толстый, упал, задыхаясь. Потом оба они плакали. Люди чувствительные...