Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

Горький Максим

Он стал быстро спрашивать по поводу деловых документов Марины, а через десяток минут резко спросил:

– Кому она могла мешать-как вы думаете?

– Безбедову. Бердникову, - ответил Самгин.

– Убил - Безбедов, - сердито сказал Тагильский, закуривая.
– Встает вопрос инициативы: самосильно или по уговору? Ваша характеристика Бердникова...

Он замолчал, читая какую-то бумагу, а Самгин, несколько смущенный решительностью своего ответа, попробовал смягчить его:

– Очень трудно вообразить Безбедова убийцей...

–

Почему? Убивают и дети. Быки убивают. Швырнув бумагу прочь, он заговорил очень быстро и сердито:

– На Волге, в Ставрополе, учителя гимназии баран убил. Сидел учитель, дачник, на земле, изучая быт каких-то травок, букашек, а баран разбежался хлоп его рогами в затылок! И - осиротели букашки.

Он встал, живот его уперся в край стола, руки застегивали тужурку,

– Предварительное следствие закончено, обвинительный акт - готов, но еще не подписан прокурором.
– Он остановился пред Самгиным и, почти касаясь его животом, спросил:

– Евреи были среди ее знакомых, деловых людей, а?

– Нет. Не знаю.

– Не было или не знаете?

– Не знаю.

– А я думаю: не было, - заключил Тагильский и чему-то обрадовался.Вот что: давайте пойдем к Безбедову, попробуйте уговорить его сознаться идет?

Предложение было неожиданно и очень не понравилось Самгину, но, вспомнив, как Тагильский удержал его от признания, знакомства с Кутузовым,-он молча наклонил голову.

– Так, - пробормотал Тагильский, замедленно протягивая ему руку.

На другой день, утром, он и Тагильский подъехали к воротам тюрьмы на окраине города. Сеялся холодный дождь, мелкий, точно пыль, истреблял выпавший ночью снег, обнажал земную грязь. Тюрьма - угрюмый квадрат высоких толстых стен из кирпича, внутри стен врос в землю давно не беленный корпус, весь в пятнах, точно пролежни, по углам корпуса - четыре башни, в средине его на крыше торчит крест тюремной церкви.

– Елизаветинских времен штучка, - сказал Тагильский.
– Отлично, крепко у нас тюрьмы строили. Мы пойдем в камеру подследственного, не вызывая его в контору. Так - интимнее будет, - поспешно ворчал он.

Их встретил помощник начальника, маленькая, черная фигурка с бесцветным, стертым лицом заигранной тряпичной куклы, с револьвером у пояса и шашкой на боку.

– В камеру Безбедова, - сказал Тагильский. Человечек, испуганно мигнув мышиными глазами, скомандовал надзирателю:

– Приведи подследственного Безбедова из...

– Я сказал - в камеру!
– строго напомнил Тагильский.

– Так точно. Но он - в карцере.

– За что?

– Буйствует несносно, дерется.

– Освободить, привести в камеру...

– Свободных камер нет, ваше высокородие. Господин Безбедов содержатся в общеуголовной. У нас все переполнено-с...

Держа руку у козырька фуражки, осторожно вмешался надзиратель:

– Левая, задняя башня свободна, как вчера вечером политического в карцер отвели.

Эта сцена настроила Самгина уныло. Неприятна была резкая команда Тагильского,

его Лицо, надутое, выпуклое, как полушарие большого резинового мяча, как будто окаменело, свиные, красные глазки сердито выкатились. Коротенькие, толстые ножки, бесшумно, как лапы кота, пронесли его по мокрому булыжнику двора, по чугунным ступеням лестницы, истоптанным половицам коридора; войдя в круглую, как внутренность бочки, камеру башни, он быстро закрыл за собою дверь, точно спрятался.

– Стулья принеси, - сказал помощник смотрителя надзирателю. Тагильский остановил его.

– Не надо. Давайте подследственного. Вы подождете в коридоре.

Самгин сел на нары. Свет падал в камеру из квадратного окна под потолком, падал мутной полосой, оставляя стены в сумраке. Тагильский сел рядом и тихонько спросил Самгина:

– Вы сидели в тюрьме?

– Да. Недолго.

– А я - сажал, - так же тихо откликнулся Тагильский.
– Интеллигенты сажают друг друга в тюрьмы. Это не похоже на... недоразумение? На анекдот?

Самгин не успел ответить, - вошел Безбедов. Он точно шагнул со ступени, высоту которой рассчитал неверно, - шагнул, и ноги его подкосились, он как бы перепрыгнул в полосу мутного света.

– Встаньте к стене, - слишком громко приказал Тагильский, и Безбедов послушно отшатнулся в сумрак, прижался к стене. Самгин не сразу рассмотрел его, сначала он видел только грузную и почти бесформенную фигуру, слышал ее тяжелое сопение, нечленораздельные восклицания, похожие на икоту.

– Слушайте, Безбедов, - начал Тагильский, ему ответил глухой, сипящий вой:

– Меня избили. Топтали ногами. Я хочу доктора, в больницу меня...

– Кто вас бил?
– спросил Тагильский.

– Уголовные, надзиратели, все. Здесь все бьют. За что меня? Я подам жалобу... Вы - кто такой?

Напрягая зрение, Самгин смотрел на Безбедова с чувством острой брезгливости. Хорошо знакомое пухлое, широкое лицо неузнаваемо, оплыло, щеки, потеряв жир, обвисли, точно у бульдога, и сходство лица с мордой собаки увеличивалось шерстью на щеках, на шее, оскаленными зубами; растрепанные волосы торчали на голове клочьями, точно изорванная шапка. Один глаз был закрыт опухолью, другой, расширенный, непрерывно мигал. Безбедова сотрясала дрожь, ноги его подгибались, хватаясь одной рукой за стену, другой он натягивал на плечо почти совсем оторванный рукав измятого пиджака, рубаха тоже была разорвана, обнажая грудь, белая кожа ее вся в каких-то пятнах.

– Как я, избитый, буду на суде? Меня весь город знает. Мне трудно дышать, говорить. Меня лечить надо...

– Вам нужно сознаться, Безбедов, - снова и строго начал Тагильский. И снова раздался сиплый рев:

– Ага, эта - вы? Опять - вы? Нет, я не дурак. Бумаги дайте... я жаловаться буду. Губернатору.

– К вам пришел защитник, - громко сказал Тагильский. Самгин тотчас же тревожно, шопотом напомнил ему:

– Я отказываюсь, не могу...

А Безбедов, царапая стену, закричал: