Жизнь Клима Самгина (Часть 4)
Шрифт:
– Понимаешь, какая штука, - вполголоса торопливо говорил Дронов, его скуластое лицо морщилось, глаза, как и прежде, беспокойно бегали, заглядывая в окно, в темноту, разрываемую искрами и огнями, в лицо Самгина, в стакан.
– Не хочется оказаться в дураках. Жизнь - чорт ее знает - вдруг как будто постарела, сморщилась, а вместе с этим началось в ней что-то судорожное, эдакая, знаешь, поспешность... хватай, ребята! Ну, в промышленности, в торговле это - естественно, тут - как марксисты учат-или фабрикуй нищих, или сам нищим будешь. А -
Запрокинув голову, он вылил вино в рот, облил подбородок, грудь, сунул стакан на столик и, развязывая галстук, продолжал:
– Меня, брат, интеллигенция смущает. Я ведь-хочешь ты не хочешь причисляю себя к ней. А тут, понимаешь, она резко и глубоко раскалывается. Идеалисты, мистики, буддисты, йогов изучают. "Вестник теософии" издают. Блаватскую и Анну Безант вспомнили... В Калуге никогда ничего не было, кроме калужского теста, а теперь - жители оккультизмом занялись. Казалось бы, после революции...
– Это движение началось еще до революции, - напомнил Самгин.
– В качестве предохранительной прививки? Профилактика?
– спросил Дронов, бережно поставив бутылку в угол дивана.
– Возможно,-согласился Самгин.
– Н-да. Значит, кто-то что-то предусмотрел? Кто же это командует?
Самгин, усмехаясь, молча пожал плечами.
– Литераторы-реалисты стали пессимистами, - бормотал Дронов, расправляя мокрый галстук на колене, а потом, взмахнув галстуком, сказал: Недавно слышал я о тебе такой отзыв: ты не имеешь общерусской привычки залезать в душу ближнего, или-в карман, за неимением души у него. Это сказал Тагильский, Антон Никифоров...
– Я очень мало знаю его, - поторопился заявить Самгин.
– А он тебя, по-моему, правильно... оценил, - охлажденно и как будто обиженно продолжал Дронов.
– К людям ты относишься... неблагосклонно. Даже как будто брезгливо...
– Это-неверно,-строго сказал Самгин.- Он так же мало знает меня, как я - его. Ты давно знаком с ним?..
– Года два уже. Познакомились на бегах. Он - деньги потерял или-выкрали. Занял у меня и-очень выиграл! Предложил мне половину. Но я отказался, ставил на ту же лошадь и выиграл втрое больше его. Ну кутнули... немножко. И познакомились.
– Что это за человек?
– настороженно спросил Самгин.
– Чорт его знает, - задумчиво ответил Дронов и снова вспыхнул, заговорил торопливо: - Со всячинкой. Служит в министерстве внутренних дел, может быть в департаменте полиции, но - меньше всего похож на шпиона. Умный. Прежде всего - умен. Тоскует. Как безнадежно влюбленный, а неизвестно-о чем? Ухаживает за Тоськой, но - надо видеть - как! Говорит ей дерзости. Она его терпеть не может. Вообще - человек, напечатанный курсивом. Я люблю таких... несовершенных. Когда - совершенный, так уж ему и чорт не брат.
"Это он - про
– Все одобряют, - сказал Дронов, сморщив лицо.
– Но вот на жену - мало похожа. К хозяйству относится небрежно, как прислуга. Тагильский ее давно знает, он и познакомил меня с ней. "Н" хотите ли, говорит, взять девицу, хорошую, но равнодушную к своей судьбе?" Тагильского она, видимо, отвергла, и теперь он ее называет путешественницей по спальням. Но я-не ревнив, а она - честная баба. С ней - интересно. И, знаешь, спокойно: не обманет, не продаст.
– А Юрин?
– спросил Самгин.
– Большевичек. Умненький. Но, как видишь, отыгранная Карта. Вот он Тоськина любовь, но - материнская.
Он говорил таким скучным тоном, что заставил Самгина подумать:
"Притворяется".
Минуты две молчали, потом Дронов сказал: - Ну, что же, спать, что ли?
– Но, сняв пиджак, бросив его на диван и глядя на часы, заговорил снова: Вот, еду добывать рукописи какой-то сногсшибательной книги.
– Петя Струве с товарищами изготовил. Говорят:
сочинение на тему "играй назад!" Он ведь еще в 901 году приглашал "назад к Фихте", так вот... А вместе с этим у эсеров что-то неладно. Вообще - развальчик. Юрин утверждает, что все это - хорошо! Дескать - отсевается мякина и всякий мусор, останется чистейшее, добротное зерно... Н-да...
– Взгляд - правильный, - сказал Самгин, чтобы сказать что-нибудь.
– Не знаю, - откликнулся Дронов и замолчал, но, сидя на постели уже в ночном белье и потирая подбородок, вдруг и сердито пробормотал:
– Знаешь, все-таки самое меткое и грозное, что придумано, - это классовая теория и идея диктатуры рабочего класса.
Самгин, наклонив голову, взглянул на него через очки, но Дронов уже лег, натянул на себя одеяло.
"Обиделся, - решил Самгин, погасив огонь.
– Он стал интереснее и, кажется, умней. Но все-таки напрасно я допустил его говорить со мною на "ты".
– Смешно, - сказал Дронов.
– Что?
– Человек, родом - немец, обучает русских патриотизму.
Помолчав, а затем уступая желанию оборвать Дронова - Самгин сказал сухо и докторально:
– Струве имеет вполне определенные заслуги пред интеллигенцией: он первый указал ей, что роль личности в истории - это иллюзия, самообман...
– А - еще что?
– спросил Дронов, помолчав. "А еще - он признал за личностью право научного бесстрастного наблюдения явлений", - хотел сказать Самгин, но не решился и сказал сонным голосом:
– Поздно. Давай уснем...
Дронов, не уступая, лежа на боку и размешивая пальцем сумрак, говорил ядовито, повысив голос:
– Роль личности он отрицал, будучи марксистом, а затем, как тебе известно, перекрестился в идеализм, а идеализм без индивидуализма не бывает, а индивидуализм, отрицающий роль личности в жизни, - чепуха! Невозможен...