Жизнь Клима Самгина. "Прощальный" роман писателя в одном томе
Шрифт:
— Пермяков — сын владельца гастрономического магазина? — спросил Самгин.
— Да, — сказал Миша, продолжая называть фамилии.
Было очень неприятно узнать, что в этой истории замешан сын клиента.
Самгин нервно закурил папиросу и подумал:
«Если этого юношу когда-нибудь арестуют, — он будет отвечать жандарму с такой же точностью».
— Сколько раз были вы там? — спросил он.
— Три.
— Вас эти забавы не увлекали?
— Нет.
— Будто бы?
— Нет. Я говорю
Самгин, испытывая не очень приятное чувство, согласился: «Да, не лжет». И спросил:
— Ведь это — кружок тайный? Что же, вас познакомили сразу со всеми, поименно?
— Пермякова и Марковича я знал по магазинам, когда еще служил у Марины Петровны; гимназистки Китаева и Воронова учили меня, одна — алгебре, другая — истории: они вошли в кружок одновременно со мной, они и меня пригласили, потому что боялись. Они были там два раза и не раздевались, Китаева даже ударила Марковича по лицу и ногой в грудь, когда он стоял на коленях перед нею.
Ровный голос, твердый тон и этот непреклонно прямой глаз раздражали Самгина, — не стерпев, он сказал:
— Вы отвечаете мне, как… судебному следователю. Держитесь проще!
— Я всегда так говорю, — удивленно ответил Миша. «Он — прав», — согласился Самгин, но раздражение росло, даже зубы заныли.
Очень неловко было говорить с этим мальчиком. И не хотелось спрашивать его. Но все же Самгин спросил:
— Кто вас бил?
— Пермяков и еще двое взрослых, незнакомых, не из кружка. Пермяков — самый грубый и… грязный. Он им говорил: «Бейте насмерть!»
— Ну, я думаю, вы преувеличиваете, — сказал Самгин, зажигая папиросу. Миша твердо ответил:
— Нет, Китаева тоже слышала, — это было у ворот дома, где она квартирует, она стояла за воротами. Очень испугалась…
— Почему вы не рассказали все это вашему учителю? — вспомнил Самгин.
— Не успел.
Миша ответил не сразу, и его щека немножко покраснела, — Самгин подумал:
«Кажется — врет».
Но Миша тотчас же добавил:
— Василий Николаевич очень… строго понимает все… «Вот как?» — подумал Самгин, чувствуя что-то новое в словах юноши- Что же вы — намерены привлечь Пермякова к суду, да?
— Нет! — быстро и тревожно воскликнул Миша. — Я только хотел рассказать вам, чтоб вы не подумали что-нибудь… другое. Я очень прошу вас не говорить никому об этом! С Пермяковым я сам… — Глаз его покраснел и как-то странно округлился, выкатился, — торопливо и настойчиво он продолжал: — Если это разнесется — Китаеву и Воронову исключат из гимназии, а они обе — очень бедные, Воронова — дочь машиниста водокачки, а Китаева — портнихи, очень хорошей женщины! Обе — в седьмом классе. И там есть еще реалист, еврей, он тоже случайно попал. Клим Иванович, — я вас очень прошу…
— Понимаю, — сказал Самгин, облегченно вздохнув. — Вы совершенно
Не найдя, как удобнее закончить эту фразу, Самгин пожал плечами, улыбнулся и встал:
— Ну, идите, отдыхайте, лечитесь. Вам, наверное, нужны деньги? Могу предложить за месяц — за два вперед.
— Благодарю вас, — за месяц, — сказал Миша, осторожно наклоняя голову.
Самгин первый раз пожал ему руку, — рука оказалась горячей и жесткой.
Проводив его, Самгин постоял у двери в прихожую, определяя впечатление, очень довольный тем, что эта пошлая история разрешилась так просто.
«Юноша оказался… неглупым! Осторожен. Приятная ошибка. Надобно помочь ему, пусть учится. Будет скромным, исполнительным чиновником, учителем или чем-нибудь в этом роде. В тридцать — тридцать пять лет женится, расчетливо наплодит людей, не больше тройки. И до смерти будет служить, безропотно, как Анфимьевна…»
Насвистывая тихонько арию жреца из «Лакмэ», он сел к столу, развернул очередное «дело о взыскании», но, прикрыв глаза, погрузился в поток воспоминаний о своем пестром прошлом. Воспоминания развивались, как бы истекая из слов: «Чем я провинился пред собою, за что наказываю себя»?
Было немножко грустно, и снова ощущалось то ласковое отношение к себе, которое испытал он после беседы о Безбедове с Мариной.
Через день, сидя у Марины, он рассказывал ей о Мише. Он застал ее озабоченной чем-то, но, когда сказал, что юноша готовится к экзамену зрелости, она удивленно и протяжно воскликнула:
— Ах, тихоня! Вот шельма хитрая! А я подозревала за ним другое. Самойлов учит? Василий Николаевич — замечательное лицо! — тепло сказала она. — Всю жизнь — по тюрьмам, ссылкам, под надзором полиции, вообще — подвижник. Супруг мой очень уважал его и шутя звал фабрикантом революционеров. Меня он недолюбливал и после смерти супруга перестал посещать. Сын протопопа, дядя у него — викарный…
«Почему фабрикант революционеров вызывает ее симпатию?» — спросил себя Самгин, а вслух сказал, улыбаясь:
— Ты очень умеешь быть объективной. Марина промолчала, занося что-то карандашом в маленькую записную книжку. Рассказ Самгина о кружке Пермякова не заинтересовал ее, — послушав, она равнодушно сказала:
— Нечто похожее было в Петербурге в девятьсот третьем году, кажется. Да и об этом, здешнем, я что-то слышала от Лидии.
И тихонько засмеялась, говоря:
— Вот ей бы пристало заняться такими забавами, а то зря возится с «взыскующими града»: жулики и пакостники они у нее. Одна сестра оказалась экономкой из дома терпимости и ходила на собрания, чтобы с девицами знакомиться. Ну, до свидания, запираю лавочку!