Жизнь Клима Самгина. "Прощальный" роман писателя в одном томе
Шрифт:
— Кто такой?
— Тише, — сказал Самгин, тяжело перевалясь на свое место, — слышите?
Впереди, около паровоза, стреляли, — Самгин механически считал знакомые щелчки: два, один, три, два, один, один. При первом же выстреле Крэйтон зажег спичку, осветил Самгина и, тотчас погасив огонек, сказал вполголоса:
— Держите револьвер дулом вниз, у вас дрожат руки.
Самгин, опустив руку, зажал ее вместе с револьвером коленями.
— Бандиты? — догадался Крэйтон
«Вот — Америка!» — строго сказал: — Когда откроют дверь — стреляем вместе, — так?
— Да, да, — ответил Самгин, прислушиваясь к шуму в коридоре вагона и голосу, командовавшему за окном:
— Кондуктор, погаси фонарь! Кому я говорю, дура? Стрелять буду, — не болтай фонарем.
«Иноков… Это — Иноков. Второй раз!» — ошеломленно думал Самгин.
— Э, дура!
Хлопнул выстрел, звякнуло стекло, на щебень упало что-то металлическое, и раздался хриплый крик:
— Эй, вы, там! Башки из окон не высовывать, из вагонов не выходить!
Было странно слышать, что голос звучит как будто не сердито, а презрительно. В вагоне щелкали язычки замков, кто-то постучал в дверь купе.
— Не открывать! — строго сказал Крэйтон.
— Напали на поезд! — прокричал в коридоре истерический голосок. Самгину казалось, что всё еще стреляют. Он не был уверен в этом, но память его непрерывно воспроизводила выстрелы, похожие на щелчки замков.
Время тянулось необычно медленно, хотя движение в вагоне становилось шумнее, быстрее. За окном кто-то пробежал, скрипя щебнем, громко крикнув:
— Живо!
Самгин так крепко сжимал револьвер коленями, что у него заболела рука; он сунул оружие под ляжку себе и плотно прижал его к мякоти дивана.
— Странно, — сказал Крэйтон. — Они не торопятся, эти ваши бандиты.
Судорожно вздыхал и шипел пар под вагоном, — было несколько особенно длинных секунд, когда Самгин не слышал ни звука, кроме этого шипения, а потом, около вагона, заговорили несколько голосов, и один, особенно громко, сказал:
— Здесь, в этом!
— Не выпускать никого!
Вагон осторожно дернуло, брякнули сцепления, Крэйтон приподнял занавеску окна; деревья за окном шевелились, точно стирая тьму со стекла, мутно проплыло пятно просеки, точно дорога к свету.
— Что же — нас взяли в плен? — грубо спросил Крэйтон. — Мы — едем!
Да, поезд шел почти с обычной скоростью, а в коридоре топали шаги многих людей. Самгин поднял занавеску, а Крэйтон, спрятав руку с револьвером за спину, быстро открыл дверь купе, спрашивая:
— Что происходит?
Против двери стоял кондуктор со стеариновой свечою в руке, высокий и толстый человек с белыми усами,
— Почтовый вагон ограбили, — сказал кондуктор, держа свечку на высоте своего лица и улыбаясь. — Вот отсюда затормозили поезд, вот видите — пломба сорвана с тормоза…
— Сколько ж их было? — густым басом спросил толстый человек.
— Говорят — четверо.
— Кто говорит?
— Товарищ.
— Какой — товарищ, чей?
— Наш, из бригады.
— Везде — товарищи!
Женский голос напряженно крикнул:
— Сколько же, сколько убитых? Ей сердито ответили:
— Убитых нет!
— Вы скрываете! Они стреляли.
— Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на огне свечи. — Я одного видел, — поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и — бац в фонарь! Ну, тут я упал…
— Четверо? — проворчал Крэйтон над ухом Самгина. — Храбрые ребята.
А Самгин подумал:
«Какое презрение надобно иметь к людям, чтобы вчетвером нападать на целый поезд».
Он все время вспоминал Инокова, не думая о нем, а просто видя его рядом с Любашей, рядом с собою, в поле, когда развалилась казарма, рядом с Елизаветой Спивак.
«Писал стихи».
Он слышал, что кто-то шепчет:
— Обратите внимание: у господина в очках — револьвер.
Самгин, с невольной быстротой, бросил револьвер на диван, а шопот вызвал громкий ответ:
— Ну, что ж такое? Револьвер и у меня есть, да, наверное, и у многих. А вот что убитых нет, это подозрительно! Это, знаете…
— Да, странно…
— При наличии солдат…
— Солдат — не филин, он тоже ночью спит. А у них — бомба. Руки вверх, и — больше никаких. — уныло проговорил один из солдат.
— Все-таки надо было стрелять!
— Подняв руки вверх? Бросьте, господин. Мы по начальству отвечать будем, а вы нам — человек неизвестный.
— Он говорит верно, — сказал Крэйтон.
На Самгина эти голоса людей, невидимых во тьме, действовали, как тяжелое сновидение.
«Инокова, конечно, поймают…»
Он был недоволен собою, ему казалось, что он вел себя недостаточно мужественно и что Крэйтон заметил это.
«Иноков не мог бы причинить мне вреда», — упрекнул он себя. Но тут возник вопрос: «А что я мог бы сделать?»
И Самгин вошел в купе, решив не думать на эту тему, прислушиваясь к оживленной беседе в коридоре.
— В десять минут обработали!