Жизнь Кольцова
Шрифт:
– А-а! – поглядел поверх очков. – Алексей Васильичу! А мы уж вас ждали, ждали да все жданки поели, ждамши-то…
– Здравствуйте, батенька! – снимая шапку и кладя на пол мешок, поклонился Алексей.
– Это что ж, – ехидно прищурился старик, указывая на мешок, – в мешке-то выручку, что ль, привез? Скажи, пожалуйста! Шутка сказать: две сотни быков, одни хвосты на воз не покладешь, а перевернул в капитал и – на-кось! – все быки в мешке!
– Батенька… – начал было Кольцов.
– Ну чего – батенька? – оборвал
– Зачем вы так говорите? – вспыхнул Кольцов. – Ведь вы знаете, в гуртах падеж случился, знаете, что негодных быков навязали мне, – вы все знаете… Зачем же еще тираните? А что я долго в Москве да в Питере пробыл, так вам тоже известно: по вашим же делам. Все ноги обтопал и дела обернул в вашу пользу. Вот, нате!
Он достал из кармана сверток с бумагами и положил на стол перед отцом. Василий Петрович смахнул бумаги на пол.
– Что дела! – закричал визгливо, пиная ногой сверток. – Плевал я на дела! Деньги подай! Где, сукин сын, деньги?
– А что их, денег-то ваших было? – резко сказал Кольцов, подходя вплотную к отцу. – От ста двадцати шести быков одни кожи в Москву привезли, на остатних на живодерню за ради Христа уговорил за бесценок… Вот и вышло ваших денег семьсот рублев. Так мне-то пить-есть надо ай нет?
– Да ты что, очумел? – попятился Василий Петрович. – Ты что, идол, на отца этак-то?
– Нет! – крикнул Кольцов. – Я нисколько не очумел, а вот вам, батенька, стыдно на родном сыне спекуляторствовать!
– Да как ты смеешь! – замахнулся Василий Петрович.
– Бейте! – хрипло сказал Кольцов. – Бейте, а я вам всю правду выложу… Это с чего вы меня в царского холуя перевернули? Вы старый человек, батенька, вам грех… Все зубы скалят, один я ни сном, ни духом! Встречаю в Москве нашего Капканщикова Карпа Петрова, а он мне: – «Ну что, брат, каково твой песельник царский?» – «Какой такой песельник?» – «Да как же, батька твой намедни хвастал: государь император тебя быдто в Питер позвал, песельник быдто ему сочинять!»
– Ну, и что за беда? – отступая, буркнул старик. – Экося! Ну и прибавил… Ну и что?
– А то, что это вам не быки и не свиньи! А тут вы свои шибайские ухватки раз и навсегда оставьте!
Василий Петрович вдруг остыл. Он погладил рукой скатерть и даже зевнул, перекрестив рот.
– Ну, шабаш! Пошумели… будя! Ты, я слыхал, отделяться хошь?
– Откуда вы слышали? – удивился Кольцов.
– Да вот, стало быть, сорока на хвосте принесла…
Кольцов пожал плечами.
– Ну, чего ж молчишь? – поглядел исподлобья отец. – Сказывай!
– Батенька! – горячо заговорил Алексей. – Вы умный человек, батенька…. Вы поймете меня, я в ноги вам поклонюсь! Нету мне пути в торговле, руки не лежат к коммерции… Отпустите меня, я в Петербург поеду… Я учиться хочу!
– Во-он
Василий Петрович молча глядел на сына и барабанил пальцами по столу.
– Вы сами, батенька, затеяли этот разговор… И я на коленях прошу и умоляю вас: выделите меня!
Василий Петрович встал, прошелся из угла в угол, поправил лампадку.
– Ну так и так… Что ж с тобой поделаешь. Раз желаешь отделяться – отделяйся, бог с тобой, я не препятствую. Сбирай пожитки, иди… спорить не будем.
– Батенька! – радостно воскликнул Алексей. – Я и от дома, и от наследства откажусь, мне ничего не надо… Я ничего с вас не спрошу!
– А с меня и спрашивать нечего, – нахмурился старик. – С богом.
– И я уж ни на что ваше не посягну, – с жаром продолжал Кольцов. – Только дайте мне на выдел тысяч пять денег, и я…
– Че-го-о?! – заорал отец. – Денег? Пять тысяч?! – он схватился за край стола, скомкал в кулаке скатерть. – Пять тысяч? А рака печеного не хочешь? Рака! Рака!
– Да ведь как же…
– А так же! – не слушая, хватил кулаком по столу. – Денег захотел… Что же они, твои питерские-то?
– Так… Поговорили, что меду наелись. – Алексей поглядел на отца, усмехнулся. – А ведь было время, когда вы, батенька, разговаривали со мной куда ласковее нонешнего. Оно и немудрено: полиции боялись, долги за полу хватали. Дела-то все позапутали, вот и пришлось Алешке их распутывать, да перед какими людьми в Москве, в Питере кланяться, да подличать, да выпрашивать! А теперь Алешка последнее дело оправдал, вы чисты, долгов нету, полиция за бороду не схватит… Теперича Алешка пошел вон со двора!..
– Вон! – закричал старик, топая ногами. – Вон, дерзкой!
Кольцов поднял мешок.
– Не кричите, – сказал, – уйду… Только про питерских, – остановился в дверях, – про друзей моих – молчите! Не смейте светлые их имена в нашем навозе марать!
3
«Ну, – стоя на крыльце, раздумывал Алексей, – вот и поздоровался с родителем… Что ж, пойти к маменьке, что ли, поклониться…»
Прасковьи Ивановны дома не оказалось: она говела и еще спозаранку ушла к обедне.
Он зашел к Анисье. Она стояла возле окна, читала какое-то, видимо, интересное письмо.
– Здравствуй, сестренка, – входя, окликнул ее Алексей.
Анисья резким движеньем спрятала письмо в карман.
– Ах, это ты, – отозвалась равнодушно. – Приехал? Я так и догадалась. Как услыхала – батенька ногами затопал, – ну, думаю, верно, Алеша приехал… Тебе что?
– Как «что»? – не понял Кольцов. – Ничего. Вот приехал, проведать зашел, а ты как чужая: «Тебе что?» Да ты будто и не рада вовсе, что я вернулся?