Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви (др. изд.)

Брайдер Юрий Михайлович

– Это несправедливо! – возмутился Костя. – Я приглашаю вас с собой. Пусть только кто-нибудь посмеет возразить!

– Вам не возразят. – Для столь юной особы Аурика вела себя очень рассудительно. – А у меня потом могут быть неприятности.

– Ну и пусть! Я заберу вас с собой. Совсем в другие края. Зачем вам эта глушь?

– Я здесь родилась, – ответила она просто. – И здесь, наверное, умру.

– Тогда и я умру! – воскликнул Костя. – Прямо здесь! От любви!

Странно, но Аурика не жеманничала, не кокетничала, не отпускала всякие плоские шуточки и даже не интересовалась семейным положением поклонника. Казалось,

что она уже давно знакома с Жмуркиным и уверена как в искренности его чувств, так и в серьезности намерений.

– Если вы на самом деле любите, то не станете причинять мне боль, – тихо призналась она. – Конечно, я еще мало понимаю в жизни, но не все, что было сказано здесь сегодня, – правда. Поэтому будет лучше, если мы сейчас расстанемся.

Словно бы в подтверждение этих слов со стороны автостоянки донесся голос Верещалкина, искаженный дрянным микрофоном: «Товарища Жмуркина просят занять место в автобусе! Товарищ Жмуркин, уважайте коллектив! Не заставляйте себя ждать!»

Почти одновременно с противоположной стороны раздался хор женских голосов, дружно скандировавший: «Аурика! Аурика! Аурика!»

– Мне пора. – Она вновь опустила ресницы, и для Кости это было равносильно тому, что в небе померкло солнце.

– Когда мы встретимся опять?

– Не знаю. Пусть нам поможет случай.

– Но я не верю в случай!

– Тогда найдите меня сами. – Она сунула Косте цветок из своего букета – пышную, уже начавшую увядать гвоздику – и поспешила на зов подруг.

Аурика уходила, точно зная, что ей смотрят вслед. Другая не преминула бы воспользоваться этим – и спинку бы выгнула, и головку откинула, и бедрами покачала.

Аурика до подобной демонстрации не снизошла. Походка ее была хотя и легка, но совершенно безыскусственна, словно, кроме нее, вокруг не существовало ни единой души.

Глава 7

Беглец

Писатели были полны новых впечатлений и вели себя весьма оживленно.

Гофман-Разумов от обжорства просто лоснился, но едва автобус тронулся, сразу принялся доедать чудом уцелевшую лепешку, поскольку та была съедобна только в горячем виде. На шутливые просьбы поделиться он совсем нешуточно обижался.

Урицкий с гордостью демонстрировал домотканый коврик, подаренный ему организаторами праздника. Сделан он был явно наспех, однако среди местной национальной символики присутствовала и шестиконечная звезда Давида, и семисвечник-менора.

Бубенцов с видом знатока нахваливал местных лошадей. Подкову, подаренную ему конюхами на счастье, он молодечества ради вышвырнул в окно автобуса, да так ловко, что подшиб бродившую на обочине курицу.

Хаджиакбаров, встретивший здесь своих собратьев по вере, бормотал суры Корана, хотя недавно в приватной беседе признался, что наизусть знает только две из них: самую первую «Аль-Фатиха», поскольку она употребляется как молитва, и двадцать шестую «Поэты», где прямо сказано, что все сочинители – прислужники шайтана.

Писатели, судившие соревнования по сбору винограда, набили себе такую оскомину, что теперь не могли спокойно смотреть даже на сладкий изюм.

Монгол поменял свой малахай на соломенную шляпу и был очень этим доволен.

Даже раненный в пятку Кырля с воодушевлением рассказывал о том, как сандружинницы на носилках доставили его прямо к автобусу и при этом дважды уронили на землю.

Печален

был только Костя. Вернее, не печален, а отрешен. Перефразируя цитату из его собственного варианта романа «Потаскуха», можно было сказать, что в автобусе пребывает только бренное тело Жмуркина, а его бессмертная душа парит над танцевальной площадкой, где пыль стоит столбом, где бешено крутятся юбки, а стройные ножки выбивают дробь из окаменевших грудей матушки-земли.

Верещалкин, по роду своей деятельности призванный заботиться не только о физическом, но и о нравственном здоровье участников конгресса, шутливо подмигнул Косте:

– Не грусти! Найдем мы тебе другую бабу!

– Мне другой не надо, – буркнул Костя и отвернулся к окну, за которым все было голо, сухо и безрадостно.

Едва автобусы с писателями выбрались на шоссе, как к ним стали пристраиваться сзади черные легковые автомобили. Судя по торчащим над их крышами антеннам радиотелефонов, принадлежали они не абы кому.

Довольно скоро вся кавалькада свернула в лес, являвшийся в этих степных краях феноменом столь же редким, как православный храм в мусульманском городе или колодец где-нибудь в самом сердце пустыни Сахара.

Стало ясно, что обед планируется провести на свежем воздухе, что, безусловно, было решением мудрым.

Гостей здесь уже ждали. Живописная поляна была застелена крахмальными скатертями и вышитыми полотенцами. Сервировка радовала глаз. Охранники ветками отгоняли от закусок летающих насекомых. Правда, сразу бросалось в глаза отсутствие бутылок.

– Постарайтесь вести себя прилично, – предупредил писателей Верещалкин. – Кроме нас, на обеде будут присутствовать представители местной администрации и даже некоторые члены правительства. Не исключено также, что за нами пристально наблюдают глаза недоброжелателей, которые не преминут использовать в своих целях каждое ваше неосторожно сказанное слово и каждый ваш необдуманный поступок.

– Тут я с тобой не совсем согласен, – возразил Костя, душа которого хоть и вернулась в тело, но была одной сплошной раной. – Сам подумай, на кой ляд местной администрации прилично ведущие себя писатели? Прилично ведущей себя публике им и на службе хватает. А нынче ведь праздник. Администрации повеселиться охота. Они ведь тоже люди. Писатель в их понимании – кто? Паяц, краснобай, отморозок, человек не от мира сего. Мы для них – цирк! Зверинец на колесах! Поэтому обязаны держать марку. Пусть Бубенцов расскажет какой-нибудь пикантный эпизод из своего романа. Типа того, как Синдбад, вернувшийся в Багдад, застает свой гарем в объятиях бойцов Тамбовской десантной дивизии… Гофман-Разумов, стоя на голове, съест самого жирного цыпленка. Кто-нибудь споет похабные частушки. Жаль, что нет с нами Элеоноры. Она бы стриптиз продемонстрировала.

– А сам ты никак в стороне собираешься остаться? – поинтересовался Бубенцов.

– Нет. Лично я собираюсь изобразить плач Ярославны. Без слов, зато с натуральными слезами… А что касается пресловутых недоброжелателей, то местные комары представляют для них куда больший интерес, чем такие гиганты прогрессивной литературы, как Жмуркин или, к примеру, Кырля. Комары хоть жалить умеют.

– Много говорить стал, – Верещалкин с глубокомысленным видом почесал где-то у себя под бородой. – И вроде не пил еще. Придется, наверное, и в самом деле дать тебе премию, чтобы угомонился.