Жизнь Ленина

Фишер Луис

Нервы графа Чернина «совершенно расстроились», писал Гофман в своих воспоминаниях о Брест-Литовской конференции^{335}. Пока конференция затягивалась, ухудшилось и состояние Австро-Венгрии и состояние нервов ее представителя. «Чтобы предотвратить голод, пришлось обратиться к Берлину за помощью. Берлин ее оказал, несмотря на свои собственные затруднения, но Чернин, естественно, не мог более угрожать заключением сепаратного договора с Троцким или пытаться его заключить»^{336}.

Но Германия, будучи сама на голодном пайке, состоявшем в основном из репы, не могла удовлетворить нужд Австро-Венгрии. Это могла сделать только

Украина, житница России, и, как говорил Гофман, если Центральным державам требовалось украинское зерно, «им надо было самим взять его»^{337}. А это зависело от сепаратного договора с «независимой» Украиной. Мир с Украиной был тайным козырем Гофмана в его игре с Троцким.

В декабре 1917 года, когда Советы предложили всем народам мира послать в Брест-Литовск представителей для мирных переговоров, никто, кроме Украины, этого предложения не принял, а Ленин, бесчисленное множество раз говоривший об Украине как о порабощенной нации в царской России — «тюрьме народов», возразить против этого не мог.

Украина фактически отделилась от России после Февральской революции и сформировала свое собственное правительство. Во главе его стал В. К. Винниченко (р. 1880 г.), писатель-беллетрист, участник революции 1905 г. и член Украинской Социал-Демократической партии. Впоследствии он был организатором национального восстания против немецких оккупантов Украины, а еще позже служил правительству Советской Украины^{338}.

По большевистским меркам, это была не плохая биография, и поэтому, когда представители правительства Винниченко, которое называло себя Центральной Радой, т. е. Центральным Советом, прибыли в декабре в Брест-Литовск, петроградская делегация оказала им сердечный прием. «При первом своем появлении в Брест-Литовске, — писал Троцкий, — киевская делегация характеризовала Украину, как составную часть формирующейся Российской Федеративной Республики»^{339}.

Однако Германия и Австро-Венгрия открыли сепаратные переговоры с украинскими делегатами, намекая на возможность дипломатического признания ими независимой Украины. Ради хлеба и захватов Центральные державы взяли на себя роль поборников самоопределения.

В то же время советская делегация предложила украинцам подписать договор, смысл которого сводился к тому, «чтобы Рада признала Каледина и Корнилова контрреволюционерами и не мешала нам вести с ними борьбу»^{340}. По этому договору Раде пришлось бы пропустить красные части через свою территорию на Северный Кавказ и в другие области, находившиеся под контролем этих генералов. Украинцы откладывали подписание этого договора, а между тем продолжали вести переговоры с немцами.

Большевики красную Россию «тюрьмой народов» не считали и поэтому не были склонны поощрять украинский сепаратизм. Советские войска свергли Центральную Раду. Вернувшись в Брест в конце января, Троцкий привез с собою В. М. Шакрого, министра обороны в украинском советском правительстве, и председателя правительства И. Г. Медведева. Троцкий утверждал, что именно они, а не Рада, полномочные представители народа Украины. Брест-Литовск был еще раньше объявлен украинской территорией. «За вычетом Брест-Литовска, — писал Троцкий, — у Киевской Рады оставалось уже не очень много территории»^{341}. Согласно докладу Гофмана, Троцкий объявил конференции, что «у Центральной Рады больше нет никакой власти, и единственное место, которым ее представители все еще имеют право распоряжаться, это их комнаты в Брест-Литовске». «К сожалению, согласно имеющимся у меня данным о положении на Украине, есть основания считать, что утверждение Троцкого не голословно», —

заметил по этому поводу Гофман^{342}.

Тем не менее, 8 февраля 1918 г. Четверной союз подписал договор с несуществующим украинским правительством. Хотя у этого правительства не было территории, оно делало территориальные требования, объявив украинские претензии на польский Холмский уезд. Немцы были рады одолжить. В благодарность, безземельное украинское «правительство» дало Германии право ввести свои войска на Украину.

Советской России угрожал кризис. Завладев украинским зерном, Германия и Австро-Венгрия лишили бы хлеба голодающих русских. Кроме того, немецкие оккупанты не позволили бы Ленину послать через Украину войска против мятежных белых генералов на Северном Кавказе. Оккупация чужих территорий становится привычкой и обостряет аппетит к дальнейшим завоеваниям. Следующей жертвой Германии могла стать Советская Россия.

Договор между Четверным союзом и изгнанными украинцами поставил Троцкого перед вопросом: не пришло ли время предложить формулу «Ни мира, ни войны»? Известно ли было ему, что 4 и 5 февраля Людендорф выудил у барона фон Кюльмана обещание «порвать с Троцким через 24 часа после подписания мира с Украиной»? Разрыв с Троцким означал конец Брестских переговоров и немецкое вторжение в Россию, т. е. войну. Нет никаких данных ни в пользу этого предположения, ни против него. Однако немцы могли нарочно «проболтаться», допустить «случайное разглашение тайны», или сам он мог догадаться, что Германия не упустит случая воспользоваться договором с Украиной и поставить Троцкого перед ультиматумом: «Подпишите, или мы вторгнемся и на вашу территорию!»

Но точно так же, как Кюльман дал обещание Людендорфу, Троцкий дал обещание Ленину. В январе, во время первого раунда Троцкого с Кюльманом, Троцкий «пришел к мысли о той «педагогической» демонстрации, которая выражалась формулой: войну прекращаем, но мира не подписываем… и написал Владимиру Ильичу». «Я считал, — пишет Троцкий в своей книге о Ленине^{343},— что до подписания мира необходимо во что бы то ни стало дать рабочим Европы яркое доказательство смертельной враждебности между нами и правящей Германией». Очевидно, обвинение в том, что большевики — германские агенты, глубоко задело Троцкого, чувствительного к протоколу, ибо протокол влияет на умы людей и их поведение в будущем. Как Троцкий сообщил Ленину, он решил предпринять свой рискованный маневр «Ни мира, ни войны», чтобы смыть с большевиков клеймо «немецких агентов». Этот гамбит, по его мысли, должен был облегчить европейскую революцию.

Ленин ответил: «Когда приедете, поговорим»^{344}.

Во второй половине января, в Смольном, Троцкий изложил свою идею перед Лениным. По словам Троцкого, Ленин ответил так: «Все это очень заманчиво, и было бы так хорошо, что лучше не надо, если бы генерал Гофман оказался не в силах двинуть свои войска против нас. Но на это надежды мало. Он найдет для этого специально подобранные полки из баварских кулаков, да и много ли против нас надо? Ведь вы сами говорите, что окопы пусты».

«Тогда мы вынуждены будем подписать мир, — возражал Троцкий, — и тогда для всех будет ясно, что у нас нет другого исхода. Этим одним мы нанесем решительный удар легенде о нашей закулисной связи с Гогенцоллерном».

«Конечно, — отвечал Ленин, — тут есть свои плюсы, но это все же слишком рискованно. Сейчас нет ничего более важного на свете, чем наша революция».

Тогда Троцкий прибег к другому доводу: в партии были сильны настроения против подписания мира. Левые коммунисты «играли наиболее боевую роль в октябрьский период», и у них было много сторонников в партии. Подписание мира раскололо бы партию.