Жизнь Матвея Кожемякина
Шрифт:
Около дома Кожемякина встретили взволнованный Сухобаев, в картузе на затылке, и одноглазый, взъерошенный, точно неделю не евший Тиунов. Сухобаев, как-то обвинительно указывая на него пальцем, сказал:
– Явился человек с тревогами, говорит, что знакомый ваш, я его и захватил для совета.
– Давно ли здесь?
– пожимая руку кривого, спрашивал Кожемякин.
А Тиунов, солидно поздоровавшись, шагал журавлём и подробно рассказывал:
– Пригнал почтовыми третьего дня, помылся в бане и - сейчас же к господину градскому голове, потому что газеты оглушают разными словами
Говорил он спокойно, не торопясь, но - как всегда - казалось, что бьёт в барабан; его сверлящий глаз прыгал с лица на лицо, а брови угрожающе сдвигались.
Когда вошли в дом, разделись и сели за стол, Сухобаев, облизнув губы, сказал угрожающе:
– А ведь дела-то начались серьёзные-с, Матвей Савельич!
– Да, - говорил Тиунов, направляя око своё куда-то поверх головы хозяина, - дела крутые! Первее всего обнаружилось, что рабочий и разный ремесленный, а также мелкослужащий народ довольно подробно понимает свои выгоды, а про купечество этого никак нельзя сказать, даже и при добром желании, и очень может быть, что в государственную думу, которой дана будет вся власть, перепрыгнет через купца этот самый мелкий человек, рассуждающий обо всём весьма сокрушительно и руководимый в своём уме инородными людями, как-то - евреями и прочими, кто поумнее нас. Это - доказано!
Речь его текла непрерывно, длинной струёй, слова сыпались на головы слушателей, как зерно из мешка, оглушая, создавая напряжённое настроение.
– Не понимаю я чего-то, - заявил Кожемякин, напряжённо сморщив лицо, какая опасность? Ежели все люди начинают понимать общий свой интерес...
Сухобаев вскочил со стула.
– То есть - это как же? Ведь какие люди - вопрос! В евреев - не верю-с, но есть люди значительно опаснее их, это совсем лишние люди и, действительно, забегают вперёд, нарушая порядок жизни, да-с!
Он обиженно вздёрнул плечи, снова облизнул губы и продолжал:
– Вы сами, Матвей Савельич, говорили, что купеческому сословию должны принадлежать все права, как дворянство сошло и нет его, а тут - вдруг, оказывается, лезут низшие и мелкие сословия! Да ежели они в думу эту господь с ней!
– сядут, так ведь это же что будет-с?
Он моргнул и, разведя руками, с печалью и злостью докончил:
– Тогда прямо уж - к хивинцам поезжай конину кушать!
– Бессомненно, что должна быть отчаянная сумятица!
– уверенно сказал Тиунов.
– Все эти ныне выступающие люди совершенно преждевременны и притом разъярены надеждами бесподобно.
– Какие - надежды?
– спросил Кожемякин, разглядывая опавшие щёки кривого и глаз его, окружённый чёрным кругом, точно подбитый. Тиунов повёл носом и ответил:
– Первее всего - полное уравнение в правах и поголовная развёрстка всех имуществ и всей земли...
– Видите-с?
– воскликнул Сухобаев.
– А чего верстать? Много ли накопили имущества-то? По трёшнику на голову...
– Самое же главнейшее и обидное, - продолжал Тиунов, отчётливо, раздельно, точно он свидетельствовал на суде, - и самое опасное то, что всё это есть тонкая интрига
Сухобаев насторожился, вытянулся и быстро спросил:
– Какой расчёт?
Тогда Тиунов заговорил громче, торопливее и отрывистей.
– Расчёт - ясный: надо внушить властям недоверие к народу, надо поставить народ так, чтоб первее всего бросалась в глаза его глупость, поняли? Чтобы сразу было видно - это кто? Мечтатель и, так сказать, блаженный дурачок - ага!
Он очертил глазом своим сверкающий круг, замкнув в этом круге слушателей, положил руки на стол, вытянул их и напряг, точно вожжи схватив. Рана на лице его стала багровой, острый нос потемнел, и всё его копчёное лицо пошло пятнами, а голос сорвался, захрипел.
– Тут - так придумано, - клокотали и кипели слова в горле у него, Россия разрослась - раз! начальство сконфузилось - два! Потеряло свой форс, обращается к народу - давай, разберёмся в делах совместно и дружески - три! А хитрые эти люди, - я думаю, что предварительно - немцы, хотя видимость и показывает на жидов, - так вот они и сообразили, что ежели так пойдёт, то Русь сама выправится, встанет на ноги, и - это же им невыгодно, совсем невыгодно! Тут и вся тайна политики: надобно показать, что русский народ глуп и помощи от него напрасно ждать!
– Н-ну, - сказал Сухобаев, покачивая головой, - это как-то не того-с, не убедительно мне! На мой глаз - не тут опасность!
– Нет - тут, именно в этом месте!
– жарко сказал Тиунов, срывая руки со стола.
Они заспорили, сначала хоть и горячо, но вежливо, подыскивая наиболее круглые и мягкие слова, а потом всё более сердито, грубо, зло и уже не стесняясь обижать друг друга.
– Какой же вы голова городу, ежели не понимаете общего интереса жителей?
– ехидно спрашивал кривой, а Сухобаев, глядя на него сбоку, говорил вздрагивающим голосом:
– Вы сами, почтеннейший, распространяете бессмыслие, да-с!
Кожемякин сидел ошеломлённый всем, что слышал, огорчаясь возникшим спором, желал остановить его и не умел.
– Погодите-ка, - бормотал он, - не в этом ведь дело, надо согласие...
Перед ним стояло лицо Хряпова, неотвязно вспоминались слова старика о добре, которое надо делать с восторгом, до безумия, и слова эти будили приятно тревожную мысль:
"Вдруг все проникнутся насквозь этим и - начнётся..."
– Постойте-ка, вы!
– обращался он к спорящим.
– Давайте-ка сообща...
Сухобаев, жёлтый со зла, сверкал глазами и, усмехаясь, ядовито говорил:
– Не-ет, с этим я никак не соглашусь, совсем не согласен!
– А - отчего?
– сухо спрашивал Тиунов, воткнув в лицо ему свое тёмное око.
– От того самого, что причастие к жизни должно иметь свой порядок-с!
– Это какой же?
– А такой: сначала я, а после и вы, - да-с!
– Я вперёд вас не забегаю, но - спрашиваю вас: вы до сего дня где были?