Жизнь моя — граница
Шрифт:
У меня гудела голова, перед глазами плыли розовые круги. Силы были на исходе. Диверсантам все же удалось повалить меня на землю. Оружия у них не было. И они всеми силами стремились завладеть моим маузером. Я прижал его к груди. Мне ломали пальцы, выворачивали руки, но я сопротивлялся.
Когда Ингус схватил одного из шпионов за шею, я, выбрав момент, нажал на спусковой крючок — нарушитель был убит наповал.
Двое других вскочили на ноги и скрылись в кустах. Я лежал, не в силах подняться. Кружилась голова. Много потерял крови. Гимнастерка — хоть выжимай: мокрая от пота и крови.
Ингус
— Ингус, — позвал я своего друга. Овчарка подошла. Я ухватился за ее шею, кое-как поднялся. Но мысль, что диверсанты могут уйти, сверлила голову. Нет, я их задержу, во что бы то ни стало.
— След, Ингус! — я пристегнул поводок к ошейнику собаки и, временами теряя сознание, словно проваливаясь в какую-то яму, переставлял ноги, совершенно не чувствуя прикосновения их к земле.
Превозмогая приступы тошноты и тупую боль в затылке, я почти ничего не видел и не слышал, и полностью полагался на Ингуса: он знает, куда мы спешим, что мы должны делать.
В густом перелеске я настиг одного. Тот оглянулся и не поверил своим глазам: я был жив, и, наверное, страшен: волосы спутались и слиплись, лицо стянуло от высохшей и размазанной крови.
— С-с-дд-даюсь, — прошептал он и остановился.
— Если будешь бежать вслед за овчаркой и поможешь поймать своего напарника, тебе сохранят жизнь, — сказал я.
Диверсант молчал.
— Ну, — напомнил я ему, — понял?
— М-меня все ррр-авно ждет сс-мерть! — ответил лазутчик и всхлипнул.
— Беги, — прикрикнул я на него, — иначе будет хуже, — и погрозил маузером.
Лазутчик посмотрел на оружие, встретился с моим жестким взглядом и побежал. Неторопливо и неохотно. Сделав несколько сот метров, он упал на землю, стал кататься по ней и кричать:
— Убивай, убивай, но дальше не сделаю ни шагу.
Что ж, решил я, уговаривать бесполезно. Только время зря потеряешь. А сейчас каждая минута дорога. Пришлось его связать так, чтобы он не дотянулся рукой до другой руки и не мог встать.
В это время товарищи, искавшие меня, шли по моему следу. Услышав треск ломающихся ветвей, они преградили путь второму диверсанту. Тот повернул назад, но увидел меня и устало опустился на траву.
Мы пошли в обратном направлении, чтобы подобрать связанного и убитого.
Вот и знакомая поляна. Но что это? Связанного нарушителя на ней не оказалось. Может быть, я ошибся? Осмотрелся. Нет, вышел правильно. Поляну я не мог перепутать. Да вот и высокое развесистое дерево. Примята трава. Недалеко я увидел обрывки веревки. Странно, она была надежной, как же лазутчик смог ее разорвать? И только когда я взял в руки один обрывок, сразу все понял. Подкатившись к дереву, сломанному бурей, нарушитель перетер веревку и ушел.
— Найдем, — уверенно сказал я товарищам, потому что не сомневался: обессиленный человек постарается где-нибудь затаиться.
— Оставайся здесь, — предложили бойцы, —
Но я не хотел оставаться. Ополоснул лицо в реке, и как будто легче стало. След уходил в лес неровной дорожкой. Значит, лазутчик бежал на последнем дыхании. Его поводило из стороны в сторону. Потом он выдохся. Перешел на шаг. Видимо, каждый шаг ему давался с большим трудом. Он все чаще и чаще отдыхал, прислонившись спиной к деревьям. Садиться боялся, не надеясь на то, что потом сможет подняться.
Мы прошли несколько километров и вдруг потеряли след нарушителя. Куда же он мог подеваться? Как обычно в этих случаях, стали ходить по кругу, все время расширяя его диаметр. Следа не было. Спрятаться здесь он нигде не мог. В чем же дело? Я глянул ни дерево и увидел среди ветвей человека. Он недвижно лежал на ветвях.
— Спускайся! — крикнул я и постучал по стволу.
В ответ — ни звука.
— Да он, наверное, спит, — сказал кто-то из товарищей.
— Или потерял сознание, — добавили другие.
Пришлось лезть на дерево и снимать его. Лазутчик не приходил в себя, когда мы его спускали на веревках и потом, когда уже лежал на земле.
Я открутил крышку фляги, брызнул водой ему в лицо. Нарушитель с трудом открыл веки, сел, пошатываясь, обвел нас мутными глазами. Мы помогли ему подняться. Но ноги не держали его.
Долговязый стоял тут же и, кривя губы, с презрением посматривал на своего напарника.
— Бери его на спину, неси, — приказали ему.
Долговязый передернул плечами, но не сказал ни слова. Мы шли впереди, диверсанты — сзади. На развилке дорог должна была ждать нас подвода. Из-за поворота мы уже увидели ее. Но в это время послышался сзади глухой стук, и мы обернулись. Это лазутчик, который нес своего напарника, перебросил его через голову, да так, что сразу же убил его.
— Что ты наделал? — подступил я к долговязому.
— Это все он, — закричал долговязый и стал бить себя в грудь. — Я не хотел идти... меня заставили... угрожали оружием.
— Разберемся, — сдерживая ярость, сказал я: мне было досадно — ведь лазутчик мог сообщить командованию ценные сведения.
Около подводы сделали привал. Только сейчас я почувствовал, что болит каждая косточка. А голова словно свинцом налита. Ингус сидел рядом и постоянно облизывался, тихонько и жалобно поскуливая. Раскрыв ему пасть, я увидел, что собака ранена: рассечен язык и выбит зуб. Тут я вспомнил: когда нарушители напали на меня и один из них занес надо мной нож, Ингус схватил диверсанта за запястье, тот дернул рукой в сторону и, видимо, в это время лезвие попало в пасть овчарки.
Так Ингус впервые спас меня.
Поединок на острове
Несколько часов подряд я лежал под большим развесистым кустом. Из-за него просматривалась река, освещенная луной. Уже выпала роса, и было зябко. Хотелось встать, размяться, но делать этого нельзя. Каждый пограничник знает: успех приходит тогда, когда он делает все, что ему положено. И не делает того, что не положено. А это значит — не курить, не шуметь, иметь выдержку и терпение, умело вести наблюдение...