Жизнь моя — граница
Шрифт:
Вдруг я увидел, как от противоположного берега отошла лодка. На корме стоял человек и ловко орудовал шестом. Он не сделал ни одного неосторожного движения. Под шестом не всплеснула вода, шест ни разу не стукнул о борт: звук далеко бы разнесся по реке, и это бы выдало лазутчика. Лодку человек вел уверенно и быстро.
Я приготовился к встрече: проверил оружие, успокоил Ингуса, затаился и стал ждать.
Едва лодка коснулась песчаной отмели, пристав под нависшими над водой тальниками, человек выпрыгнул из нее, вытащил из-за пазухи оружие и, озираясь по сторонам, направился в глубь острова.
—
Ингус жалобно поскуливал в кустах. Пригнувшись так, чтобы тень не падала на землю, я пробирался сквозь кустарник, стараясь, чтобы не качались ветки. Вот уже и толстое дерево, за которым спрятался диверсант. Для безопасности я тоже встал за ствол векового дуба и крикнул:
— Стой! Ни с места!
Диверсант был опытным и отличным стрелком. Он выстрелил на голос, потому что меня еще не успел увидеть. Пуля просвистела рядом. На землю полетели срезанные листья. Затем еще прозвучали два выстрела.
Я не отвечал, только вел подсчет выстрелам нарушителя. Я уже определил систему оружия врага, знал, сколько у него в обойме патронов. И выжидал того момента, когда он начнет перезаряжать оружие.
Выставив из-за ствола шлем на палке, я почувствовал, что пуля его сразу же продырявила. Резко опустил шлем в траву: мол, смотри, я убит. И стал ждать: не клюнет ли на эту приманку лазутчик. Но тот не торопился подходить к убитому. Осторожничал, выжидал. Что ж, тогда нужно действовать.
Скрываясь за деревом, я вел огонь расчетливо. Конечно, мог бы сразить врага с первого выстрела. Но он мне нужен был живым. И его следует захватить.
Наконец-то я отметил: остался один патрон, надо заставить врага сделать последний выстрел и тогда смело идти на схватку с ним. Но лазутчик не сделал этого последнего выстрела, а, пригнувшись, перебежал к ближайшему дереву, от него — к другому.
— Стой! — теперь уже не таясь, я выскочил из укрытия. На ходу дважды выстрелил в ноги, и лазутчик сначала припал на одну, стал ее волочить, а затем рухнул наземь. Но лежа, он сумел развернуться и послать пулю в меня.
Шлем с головы как ветром сдуло.
— Ингус, вперед! — крикнул я, так как другого выхода не было. И раненая овчарка прибежала на мой зов. Ей было трудно передвигаться, но она не могла не подчиниться воле хозяина. Секунда — и Ингус впился в шею диверсанта.
Послышался шум борьбы: трещали кусты, рычала овчарка, ругался и вскрикивал от боли лазутчик.
— Убери собаку, — наконец захрипел диверсант, пытаясь руками оторвать ее от себя. Но хватка у Ингуса была мертвой.
— А Ингусу разве не больно? — хотелось мне сказать диверсанту, но я сдержался.
— Ингус, ко мне! — овчарка медленно разжала зубы, словно сожалея, что ей не дали расправиться с диверсантом, и подошла ко мне, злобно посматривая на здоровенного детину и облизывая раненый бок.
Связав нарушителя, я снял нательную рубашку, разорвал ее и перевязал овчарку.
— Отдохнем, дружок, — ласково потрепал Ингуса, — поработали хорошо. И понесем его, — кивнул я на лазутчика, — идти он не может.
Впервые без Ингуса
Овчарка вышла из строя. Простреленные бока заживали медленно, и я беспокоился: все ли обойдется благополучно? Похудевшая собака почти не поднималась. В золотистых глазах, обрамленных длинными ресницами, таились боль и тоска. Ингус смотрел на меня так, как будто извинялся: мол, прости, что болезнь затянулась, а так мне хочется снова с тобой шагать по дозорной тропе.
Начальник заставы не беспокоил меня, и я все время проводил около своего четвероногого друга.
Но как-то дежурный по заставе осторожно тронул меня за плечо:
— Срочно к командиру!..
— До свидания, дружок! — я погладил Ингуса, шепнул ему на ухо: — Не скучай, — вскочил, одернул гимнастерку, поправил на голове фуражку и пошел в канцелярию.
Офицер Усанов поднялся из-за стола, шагнул навстречу, коротко, но сильно сдавил мою ладонь и, словно извиняясь за неожиданный вызов, сказал:
— Понимаю ваше состояние, товарищ Карацупа, понимаю, — повторил он, — но дело требует, нужно идти на границу. Ночь будет тревожная...
— Есть! — ответил я и приложил руку к козырьку фуражки. — Разрешите идти?
— Минуточку, — Усанов отдернул серую занавеску над картой участка и показал то место, где мне предстояло провести ночь.
— Пойдете с напарником, — офицер подумал немного и добавил: — кого взять с собой, подумайте сами. Да, кстати, какая будет погода?
— Гроза. Ветер, — ответил я не задумываясь.
— Это почему же? — спросил офицер и посмотрел в окно: ярко светило солнце, и на небе — ни облачка.
— По стрижам и ласточкам видно — к дождю. Закат красный — к ветру.
— Ну, ну, — недоверчиво произнес Усанов, — ладно, посмотрим, экипируйтесь по погоде.
— Есть!
В небе еще мерцали звезды, когда мы вышли узкой тропой в обход валунов к речке. Еще не добрались до середины широкой долины, как в неподвижной тишине послышался словно глухой вздох и померк узкий серп луны. Пепельной тенью подернулись сопки. Потемнела вода. По кустам волной прошел ветер.
Легкий порыв, долетевший с той стороны, принес запахи спавшего за крепостной стеной города. Но я уловил один, едва заметный, запах человеческого пота.
Я лег на землю. Так я делал всегда, когда хотел услышать шаги. Земля шумела далекими ветрами, несла гул речных волн и чуть уловимый грохот идущей грозы.
Я заставил себя не слушать ничего, кроме слабых, но все же прослушиваемых шагов: шел не один нарушитель, как я подумал сначала, шли двое, останавливались, что-то опускали на землю.